Волчье море
Шрифт:
С тремя самцами мы кое-как справлялись и ранним свежим утром направили их к Аиндаре, рассчитывая попасть в деревню прежде, чем станет по-настоящему жарко.
Плоская равнина, рыжая, как лисий мех, и с бурыми проплешинами, выглядела безжизненной, только вилась по ней пыльная дорога; и вдруг глазам стало почти больно — впереди возникли большие рощи олив и зеленые огороды. Вдалеке виднелись покатые холмы, у их подножия различались беленые глинобитные домики и редкие пальмы. Ясное небо мало-помалу затягивали облака, крошечные красные птички щебетали в чахлых деревцах вдоль дороги.
— Видно что-нибудь?
Косоглазый,
Косоглазый и Гарди двигались первыми, в халатах и местных головных уборах. Гарди снял кольчугу и сапоги — все равно они лишились подметок — и шагал босиком.
Мы неторопливо следовали за ними, и вскоре с холмов задул ветерок, принеся мелкие брызги песка и пыли. Я наклонился, поправил белый халат, покрытый коркой пыли и плотно обернутый вокруг моей головы. Песчинки, несомые ветром, жалили ноги даже через штаны, а верблюды брели, низко опустив головы.
Зеленые поля вокруг деревни словно подернулись дымкой, за ними вставали каменистые холмы и бескрайняя равнина песка, камней и пересохших ручьев.
— Идет буря! — крикнул брат Иоанн; ему пришлось изрядно повысить голос, чтобы перекрыть вой ветра. — Надо где-нибудь укрыться.
Косоглазый и Гарди присели на корточки, поджидая нас, а когда все собрались вместе, мы гурьбой ввалились в Аиндару, где нас приветствовал разве что стук открытого ставня.
Посреди деревни нашелся пустырь перед унылой кирпичной мечетью, чья громадная подкова входа зияла двумя распахнутыми дверями. Деревянные стенки, раскрашенные под мрамор, высились по бокам этого входа, что вел в голый двор, с утоптанной до каменной твердости землей.
Деревенскую площадь украшал каменный колодец с желобом, где женщины набирали воду и стирали белье. Ветер гнал рябь поверхности воды в желобе, стенки устилал тонкий слой пыли; ясно, никто к колодцу давненько не подходил, ведь мусульмане почитают проточную воду, а стоячую мнят нечистой. Вокруг площади стояли дома, двери нараспашку; изгородь вдоль сада при одном из домов, перевитая какими-то зелеными растениями, манила глаз синими и белыми цветами.
Мечеть казалась самой просторной, так что мы ввалились в нее, завели верблюдов во внутренний двор, большой, как сарай, и с колоннами. Высоко в стенах виднелись сводчатые оконца, ставни на некоторых сорвались, и песок сочился сквозь них на каменный пол и короткую лестницу, что упиралась в стену.
Я был слишком рад избавлению от ветра и песка в лицо, чтобы ломать голову по поводу этой лестницы или новой «подковы» с каменными столбами, вроде бы двери, но никуда не ведущей.
Среди леса колонн мы быстро привязали верблюдов, развьючили их и сунули каждому по охапке грубого корма. Разбили лагерь, поставили дозорных у двери во двор, единственного пути наружу.
Дверь оказалась толстой и тяжелой, закрывать ее пришлось втроем, и петли визжали, как застрявшие в норе свиньи. Другая дверь, сбоку, была совсем крохотной, сторожить такую хватит и одного человека.
Финн и Гарди побродили вокруг и
А потом Клегги и его приятель Харек сын Гуннара, по прозвищу Городской Пес, нашли еще одну дверь, позади; за ней пряталась узкая витая лесенка на самый верх башни при мечети.
Мы видели, как сарацинские жрецы взбираются на такие башенки в Антиохии и криками созывают правоверных к молитве. Я послал Гарди наверх, в дозор; чуть погодя он спустился пониже, из-за песка, который сек ему глаза даже сквозь ткань халата, обернутого вокруг головы.
Козленок все озирался, повторял, что не годится осквернять мечеть, но побратимы только посмеивались. Мы оставили за собой долгую вереницу поруганных храмов отсюда до Готланда — что нам еще один?
Брат Иоанн погладил Козленка по спутанным кудрям, стряхнул с пальцев песок и сказал:
— Salus populi surpemo lex esto — это значит, молодой человек, что наша потребность важнее, чем бог неверных.
Сигват, проходивший мимо с обломками деревянной лесенки, усмехнулся и прибавил:
— Не трусь, медвежонок, у этого Аллаха нет молний, так я слышал.
Словом, мы расположились там, пережидая бурю, а ветер шипел и вздыхал, как море по гальке; этот звук теребил наши сердца всю долгую ночь напролет.
Конечно, нельзя потешаться над богами, пусть им поклоняются другие, ибо все боги злопамятны. Наутро буря стихла, а мы узнали, насколько разозлили этого мстительного Аллаха.
— Торговец, у нас гости.
Сон умчался прочь, будто пена с гребня волны, — сон, в котором я сражался со Старкадом, и он отрубил мне руку. Меня растолкал Финн, дернул за руку, чтобы разбудить. Я поднялся, оглядел побратимов, собиравших кожу, кольчуги и оружие.
За спиной Финна, мрачного и встревоженного, стоял Рунольв Скарти, чей черед как раз был нести дозор; заячья губа, которой он и заслужил свое прозвище, изрядно мешала разбирать его слова, но все же он сумел объяснить, что заметил людей на соседнем холме. Много людей, идущих вместе.
— Много — это сколько?
— Сотня, — прошепелявил он. — Или даже больше.
— С оружием?
— Я послал Городского Пса и Косоглазого проверить, — вмешался Квасир, кидая мне мою кольчугу. Я неловко поймал ее и натянул на себя, поежившись, когда холодное железо коснулось кожи. Меч выскользнул из проложенных изнутри шерстью деревянных ножен, просыпалась струйка песка. Финн прокашлялся, явно оскорбленный таким пренебрежением к оружию.
Закрепив ремешок шлема под подбородком, я взял щит и снова оглядел побратимов — красно-бурые лица, кривые ухмылки и мрачные взгляды. Знакомо пахло провонявшей потом кожей и страхом, железом и предвкушением схватки.
Ярл получше меня нашел бы ободряющие слова, восхвалил бы вдоводелов, крушителей щитов и колебателей земли, посулил бы им горы золота и серебра и славу, достойную сыновей Тора. Вместо этого я повернулся к Козленку и попросил его развести костер — мол, когда закончим рубиться, пора будет перекусить. На это все довольно заухали, застучали по щитам и хищно заулыбались.