Волчье поле
Шрифт:
Девушки в венках открыли корзины, вверх один за другим метнулись голуби, унося в элимские полисы весть, что Киносурия держит слово. Пискнула первая флейта, к ней присоединилась другая. Первыми, по обычаю, тронутся с места музыканты. Два десятка мальчиков в коротких туниках и крепких сандалиях. Походная мелодия вольет в душу уверенность, которой так не хватало ночью. Музыка, солнечный свет, лица тех, кто на тебя надеется, этого довольно, чтоб загнать сомнения в самый дальний уголок души. Арминакт учит, что бесстрашный подобен быку, а преодолевший страх уподобляется богам. Что ж, этим утром они
— С Богом!
Раскаленный полдень растворяется в утренней прохладе. Вчера едва знакомый полководец снимает княжескую шапку и надевает шлем, рядом опирается на копье огромный чернец с сияющими глазами. Бородатые лица, остроконечные шишаки, чужая полноводная река, только птица на щите Арсения Юрьевича похожа на севастийскую Алкиону. Птица с человеческим лицом, но не золотая, а красная, как вечернее солнце. Как кровь, как плащи воинов Леонида.
— Ну, — вздыхает всей грудью Орелик, — теперь скоро… Теперь совсем скоро…
Глава 4
Стояли на холме у древнего каменного столба. Смотрели, как от разноцветного саптарского строя отъезжает одинокий всадник на вороной лошади, как его примеру один за другим следуют другие богатуры. Первые бойцы в своих туменах, они останавливают коней на полпути к роскским полкам. Ожидают. Древний, как сама война, обычай предварять сражение поединками. Бывает, день, а то и два, и три, стоят друг против друга рати, силясь понять, кому благоволят небеса. Бывает, что и расходятся с миром, но чаще опускают копья и вздымают мечи, неся в душе кто уверенность в благословении богов, кто горечь неудачи. А бывает и так, что безмолвствуют небожители. Молчат и лучшие из лучших, лежа на пока еще ничьей траве меж изготовившихся к смертельной схватке полков. Уходит первая кровь в землю, предвещая великое побоище, и неведомо, чьи стяги упадут, а чьи вознесутся…
Строй нижевележан неторопливо раздался, пропуская конного витязя в богатых доспехах.
— Демьян Жданкович, — назвал Орелик, но Георгию имя ничего не сказало. Севастиец не знал ни вележанина, ни выехавших следом резанича и югорца, ни их соперников-богатуров. Но как же хотелось замереть на ставшем ристалищем поле, гадая, что за противник тебе достался, вздохнуть всей грудью и, дав шпоры коню, помчаться вперед, опуская копье, целя в шлем или в стремя… В щит Георгий Афтан не бил никогда — это было слишком просто.
— Пойдешь? — шепнул Никеша, растравив и без того горячую рану.
Георгий покачал головой. Право выйти одному за всех с ходу не заслужить. Разве что назваться полным именем, тряхнуть Ярооким, призвать в свидетели Никешу, но Георгий Афтан, прячущийся среди росков? Стратиот, не признавший Итмонов, волен идти, куда пожелает, но брат убитого василевса должен отомстить или умереть. Не на чужой войне — в Анассеополе.
— Конец ягодкам, — объявил глядящий за полем Орелик, — сейчас яблочко прикатится… Держись, Предслав!
— Все в воле Господней… — начал было чернец и внезапно швырнул клобук оземь. — Не все ворону когтить, и на него когти сыщутся!
— Гляди-ка, двое!
— Ямназай! Первый который… Что Олега Резанского убил…
— Ну теперь держите Олеговича. Крепко держите!
— А второй-то Ямназаю на кой?
— Видать,
— Не смей! — коротко бросил князь, и все замолчали. Саптары приближались. Первый, исполинского роста, восседал на огромном, непохожем на степных лошадок коне, второй держался сзади след в след, разглядеть его против солнца не получалось.
— Это судьба, княже, — громко сказал Обольянинов, — их двое и нас двое!
— Судьба, да не твоя, — огрызнулся Предслав. — Ничего, с Божьей помощью двоих возьму…
— Не жадничай, — хмыкнул Орелик, — не ты один копьем володеешь… Братцы, глянь! Чудной он какой-то, будто и не саптарин.
— И то!
— Ну и орясина! Страх Господень!
— Немчин, что ль? Али лех?
— Немчину, ему невоградец нужен…
— Плескович тож сгодится.
Немчин? Георгий отвернулся от изготовившегося к сшибке Жданковича и сощурился, разглядывая вдруг показавшийся знакомым силуэт. За Ямназаем следовал не саптарин, а самый настоящий авзонийский рыцарь. Набежало облако. Утренний ветерок услужливо развернул длинный вымпел на белом копье, но и без этого Георгий понял, кто перед ним. Знакомый белокрасный значок лишь подтвердил догадку: вот она, судьба… Захочет, в родном городе раскидает, захочет, за морями сведет.
— Это рыцарь Гроба Господня, — хриплым голосом сообщил Георгий, — я видел… их посольство в Юртае и могу назвать имя этого бойца. Годуэн де Сен-Варэй. Первый боец Ордена. На копьях и с топором хорош. На мечах чуть хуже.
— Галдин Сварей? — Орелик, оценивающе уставился на подъехавшего ближе «гробоискателя». — Ну и имечко…
— Значит, гость Обатов, — задумчиво произнес князь. — Показать хан хочет, что не только Болотич с ним, но и авзоняне, а с нами — никого.
— А Захар? Пришел же старый!
— Гоцулы для саптар те же роски, да и не бьются горцы конно…
Вот тут и выйти бы вперед, назваться и закончить начатый в Анассеополе спор, но дед, отец, Андроник, София не заслужили того, чтобы подлипалы Итмонов смеялись над удравшим к варварам Афтаном. Ради мертвых придется молчать, а с Сен-Варэем пусть говорит Орелик. Рыцарь хорош, но старший дружинник управится…
— Эх, — пробормотал Обольянинов, — хоть бы леха нам какого али знемина.
Георгий посмотрел на свои сапоги, потом заставил себя поднять голову и уставился на Ямназая. Саптарский богатырь, подбоченясь, проехал мимо холма, заворотил коня, двинулся назад. Слева и справа уже дрались, но главный поединок будет здесь. Убийца резанского князя и его бывший дружинник. Но сперва авзонянин. Старый знакомый. Гость хана, союзник Итмонов, первый боец Ордена…
Гордо реял на ветру знаменитый красно-белый вымпел, железным изваянием попирал ждущую крови землю Годуэн де Сен-Варэй. Рыцарь берег коня, не снисходя до роскских дикарей, зато, не жалея сил, дул в блестящий рог герольд, оповещая, что гость и друг императора Обциуса желает преломить копье с равным из числа друзей и союзников герцога Тверенна.
Вздохнул, посмотрел несчастными глазами Никеша. Промолчал, а если б нет?
— Ничего, — объявил всем и никому Предслав, — двое так двое. Не съедят. С первым, как с немчином, со вторым, как с саптарином. Пошел я, братцы…