Волчье солнышко (Сборник)
Шрифт:
Как хорошо быть генералом
Как хорошо быть генералом!
Как хорошо быть генералом!
Лучшего места я вам, синьоры, не назову!
Служил в энской части полковник бравого рода войск Жмаков, и неплохо, надо вам сказать, служил. И солдаты у него домой не убегали, и сержанты не использовали для балдежа шприцы из набора противохимической защиты, и прапорщики пистолетами не приторговывали, и на учениях снаряды у него летели в цель, а не в подмостки с проверяющими из штаба округа, как случалось у других разгильдяев кое-где кое-когда.» И решило командование Жмакова поощрить. В старину ему дали бы землицы с душами или там золотую шпагу, но нынче такое было не в обычае, а потому полковнику присвоили генерал-майора и отправили служить в Генеральный
В Генштабе Жмакова встретил генерал-лейтенант ~ ростом под потолок, подтяжки поверх кителя надеты, на руке татуировка «женераль Вова», физиономия наглая до предела, как у импортной рыбы барракуды или даже хуже – как у кооператора-шашлычника.
– Ага, явился, салага, – сказал женераль Вова и ловко снял со Жмакова японские часы, любезно пояснив: – Сынкам не полагается.
Жмаков запротестовал было, жалко ему стало японских часов, умевших кукарекать петухом и ухать лешим. Но после первых слов робкого протеста оказался Жмаков в пятом углу Генштаба – в глазах звезды прыгают, скула ноет,’ новенькая фуражка неизвестно куда улетела, а женераль Вова стоит над ним и рычит:
– «Деду» возражать? Легкой жизни захотел, салага? Обычаи не уважаешь? Ничего, потерпишь, нас похуже гоняли!
Грустно стало Жмакову жить на белом свете. Правда, часы его тут же поменяли хозяина еще раз – проходил мимо генерал-полковник и заинтересовался шумом после отбоя, а разобравшись, отобрал у генерал-лейтенанта жмаковские часы и взял их себе. Женераль Вова покорно отдал – потому что был всего лишь «лимоном», а генерал-полковник – «стариком».
Вот так и узнал Жмаков, что в Генштабе царит натуральная, высокопробная, самая разнузданная дедовщина, про которую он, что греха таить, слышал что-то от своих солдатиков, да значения не придавал, считая нетипичным явлением. Теперь же пришлось самому испытать дедовщину на собственной шкуре, выхлебать полной ложкой до самого донышка. Даже «скворцы» Жмакова тиранили, не говоря уж о «стариках». А всего хуже были «деды» – маршалы, которым оставалось сто дней до пенсии. Единственное, что о них можно сказать, – ну это вообще… Слов не подберешь.
Тяжко служилось Жмакову в Генштабе. В столовой у него «деды» отбирали черную икру и омаров, потому что салаги генштабовские должны были пробавляться одной финской колбасой да ананасами в банках. Золотое шитье на погонах «деды» меняли каждый понедельник, а красть шитье в каптерку посылали, понятно, Жмакова. Был там один главный маршал, который от старости сам забыл, чего он маршал, которого рода войск. Уходил он однажды на пенсию и, как полагается, захотел украсить свою маршальскую звезду во-от такими рубинами. Ему дембельские прихоти, а Жмакова едва охрана не пристрелила, когда лез он за рубинами в Алмазный фонд. То приходилось Жмакову зубной щеткой стирать с экрана телевизора натовские танки, то по часу дуть на лампочки сверхсекретного пульта – чтобы лучше горели, объясняли «деды». Однажды, когда Жмаков этак вот дул на пульт, крохотный импортный самолетик проскользнул, зараза, куда не следует – потому что обязанный следить за экраном локатора женераль Вова смылся в самоволку на прием в дружественное посольство. Из-за крохотного самолетика разгорелся огромный скандал, а попало опять Жмакову, как крайнему. Именно тогда попробовал он впервые возмутиться в голос против дедов-шины, за что был бит после отбоя в генштабовском туалете. Потом, выгибаясь перед зеркалом, он обнаружил у себя на ягодицах отпечатки эфесов почетного золотого оружия. Очень четко пропечатались.
С невыразимым сладострастием ждал Жмаков того светлого денечка, когда в Генштаб придет молодой, только что произведенный в генерал-майоры, и уж тогда-то Жмаков, ставши «лимоном», отыграется на салаге так, что в страшном сне не приснится. «Зубной щеткой будет кремлевскую стенку драить, – скрипел зубами Жмаков, – лампасы мне каждый день свежие подшивать!»
Но время шло, а молодых не было. Отчаявшись, Жмаков левой рукой написал письмо в главную военную газету: дескать, в армии у нас хватает бравых полковников и странно даже, что их не спешат повысить в звании и направить в Генштаб. Подписался: «Прапорщик Воробейчик». Главная военная газета письмо напечатала, но дальше этого дело не пошло. А «деды» тем временем сняли с погон у Жмакова генеральские звездочки и заставили пришивать самодельные, вырезанные из столовой ложки, мотивируя это так:
– Тебе, салага, звезды пока что люминьевые полагаются…
Жмаков
Хитер был Лаврентий Павлович, склизок, воспитанию поддавался плохо…
Дело в том, что Иван Грозный боялся колдунов, Петр Первый – тараканов, а товарищ Сталин – террористов. Кто его знает, всерьез или нет, но опасения свои высказывал. Чем Лаврентий Палыч и пользовался – подорвет где-нибудь бомбу, а скажет на троцкистов. Испугается тогда товарищ Сталин и отдает директиву обострять классовую борьбу. Ну а насчет девочек у Лаврентия Павловича, понятно, не было никаких директив, это с его стороны была чистая самодеятельность, потому как грех сладок, а человек падок. С одной стороны, власть у тебя необъятная, византийская прямо-таки, а с другой – ходят они, голубушки, на стройных ножках в пределах досягаемости. Где тут удержишься? Лаврентий Палыч удержаться-то и не пробовал, честно говоря. За что Марксина Робеспьеровна, потом уже, в столице, неоднократно на него кричала, стуча по столу именными от Коминтерна часами: «Охолостить тебя пора, Лаврюшка! Лучше бы делом занимался, шпионов ловил, вон давеча Каганович жаловался; снова к нему в сейф кто-то лазил. Антанта, поди!» Люди информированные при этом фыркали в чернильницы: они-то знали, что в сейф к Кагановичу лазила не Антанта, а сам Лаврентий Палыч по природному своему любопытству.
Давно бы товарищ Берия послал Марксину Робеспьеровну куда подальше, да товарищу Сталину ужасно нравилось, когда его верные соратники лаялись меж собой. Товарищ Сталин, когда был еще не Сталин, а Джугашвили, почитывал в семинарии всякие нужные книжки вроде Макиавелли. Так они и жили – Каганович сало русское наворачивал да храмы русские под корень изводил, Лаврентий Палыч на врагов народа да на женщин охотился неустанно, Марксина Робеспьеровна своею персоною извечную веру русского народа в высшую мудрость царствующей особы олицетворяла, а товарищ Сталин, Коба тож, смотрел на них на всех да в усы посмеивался…
Такова была почетная пенсионерка М. Р. Жмакова. И посему читатель вряд ли так уж удивится, узнав, что генерал-майор Жмаков, он же салага генштабовская, получил от бабушки следующее письмо:
«Бывший мой внук Федька, троцкист ты недорезанный! Это в какую же банду право-левацких уклонистов ты записался, что клевещешь на нашу непобедимую и легендарную армию, ту самую, что победно разбила всех белогвардейцев: милитаристов, атаманов и воевод? Отдельные нетипичные явления, единичные случаи неуставных отношений ты превращаешь в очернительские обобщения. Кто тебе платит, иуда зиновьевская, на кого работаешь, пошто клин вбиваешь меж армией и народом, пошто тень бросаешь на славное солдатство, славное офицерство и славное генштабство? Нет у меня внука отныне! Черчиллю ты внук! Ежели отдадут маузер из музея – порешу собственной рукой!»
Параллельно бабушка недрогнувшей рукой накатала на внука замполиту сигнал, который я цитировать не берусь. Кто помнит старые газеты, сам поймет…
Но наутро в Генштабе обнаружили, что из каптерки пропали автомат, тушенка и сапоги, а вместе с ними пропал салага Жмаков. Искали его долго. Не нашли. Предлагали вернуться по телевизору, обещали, что все простят, – не помогло. Правда, в кругах, близких к ЮНЕСКО, ходят слухи, что в диких горах республики Сан – Хуан-дель-Пиранья, где повстанцы воюют с обученным в Штата батальоном «Аталкатль», объявился некий команданте Теодоро. Спит на голой земле, борода русая и курчавая, виски пьет стаканами, а в атаку ходит с непонятным кличем «Бей „дедов”!» И добавляет слова, которые не в состоянии перевести даже местный резидент ЦРУ Сэм Кобел, даром что три года жил в Москве в облике слесаря-сантехника Семки и словечек всяких нахватался изрядно.