Волчьи песни
Шрифт:
Перед выходом насухо протер ствол и патронник. Масло и влага демаскируют при выстреле. Дают дым и копоть. Чтобы в ствол не попадала пыль или мусор, надел на него презерватив.
Теперь важно незаметно покинуть расположение части. Так что они обошли ее сзади и сразу углубились в кустарник. В небольшой ложбине, за зеленью стоит БМП. Их боевой конь. Он похож на какой-то пиратский, средневековый челн. На броне – разномастные сиденья от автомобилей, подушки, цинки с патронами, чей-то броник. Из переднего люка торчит конопатая, чумазая, мальчишечья голова
Водитель приветствует группу приглашением:
– Эх, прокачу!
– Здорово, воин! – сурово отвечает ему Кравченко. И начинает объяснять задачу: – Ты нас по ложбинке, по балочке отвези километра на три вправо. Там у леска ссадишь. Но так, чтобы «чехи» из аула нас не засекли…
Казакову понятен замысел. Они уйдут из зоны видимости тех, кто сидит сейчас где-то там, в этом еще не зачищенном ауле. И высматривает их. И уже оттуда, пешим порядком, по-охотничьи пройдут, проползут в сторону намеченной позиции в кошаре.
Заскочили внутрь под броню. Взревел движок. Лязгнули гусеницы. Качнулись на месте. БМП рванула, как пришпоренная лошадь.
Ух, как быстро они едут на войну…
Едут. Но недолго. Машина, как тронулась, так же неожиданно остановилась.
Оглядываясь, вылезли наружу. Прямо в леске. Пошли. На БМП-то быстро. А вот назад пёхом – медленно, с оглядкой, с остановками. Шаг за шагом по ложбинке. Впереди – старшина, позади – «папаша».
Пройдут, пройдут шагов сто. Остановятся. Присядут. Оглядятся. От ходьбы согрелись до пота.
Прошли еще с полкилометра. Остановились на дне балки. Присели передохнуть. Да и перекусить. Еда самая немудреная. Черный хлеб, сало да сухой концентрат перловой каши.
Ермаков посидел-посидел, а потом потихоньку полез на четвереньках по склону вверх. Чуть приподнялся над краем ложбины, чтобы осмотреться, и сразу, охнув, кубарем покатился вниз.
«Убили? Такого парня! – молнией мелькнула мысль. – Неделю назад он их покрошил. А теперь вот так…»
Капитан подполз к лежащему и потащил его вниз. Сашка глухо застонал:
– Ох, хо-хо.
– Живой? Ранен? – прошептал Сидор Кравченко, помогая Казакову.
– Хрен его знает. Щас посмотрим.
– Да живой я! – скорчившись на траве, наконец вздохнул и пробормотал Сашка. – Похоже, жилетка выручила.
– Да ты что?
Сидор быстро-быстро дрожащими руками расстегнул бронежилет у лежащего. Задрал рубаху.
Всё пузо старшины – огромный лиловый синяк, краями разлившийся к ребрам.
– Повезло тебе, паря!
– Ему-то да! – заметил капитан. – Надо уходить отсюда. Тут не мы охотники. Опоздали слегка. А ты не заметил, откуда стреляли?
– Похоже, они как раз на этой самой кошаре лёжку себе и оборудовали. Эти чурки с глазами! – вслух размышляет Сидор, пальцем вороша обвисшие усы.
– Ночью пойдем. Вернемся. Не могут они там, на позиции, сидеть вечно, – решает Казаков.
Расчет оказался верным. Они вернулись ночью. Под самое утро. Жутковато было пробираться в ночной темноте, опасаясь каждого шороха, каждого куста
– Точно, здесь у них лёжка была! – прошептал ему на ухо Сидор. – Вот, смотри! У окошка примятая солома. Сено подстелено. И обзор отсюда шикарный!
– Ты не чувствуешь, тут запах какой-то не такой, – ответил также шепотом капитан. – Чем пахнет, не пойму. Вроде везде соломой прелой, навозом овечьим. А здесь непонятно. Еле-еле.
– Ну, что? Бум ждать? – спросил Сашка, расстилая плащ-палатку.
– Бум ждать! – ответил Казаков. – Проверим пословицу «Кто рано встает, тому Бог подает».
– А еще, – встревает Сидор, – «Ранняя птичка носик набивает, а поздняя только глазки протирает».
– Хватит вам! Тоже мне, знатоки, – бубнит в нос Ермаков, укладываясь калачиком на сено к своему сектору.
Стали ждать. Светает. Из темноты начинают прорисовываться контуры гор, леса. Казаков лежит у чердачного окошка, обращенного в сторону аула. «Папаша» залег у входа. Сашка наблюдает с торца.
Получился почти полный круговой обзор.
Анатолий достает из кожаного жесткого чехла сильный морской бинокль. Разглядывает картину чужой жизни аула. На первый взгляд, в эти ранние часы он кажется безжизненным. Капитан видит в окуляры пустую улицу, заборы, чугунную водную колонку.
Открылась калитка в воротах, вылезает на улицу черноголовый подросток. Оглянулся. И – шмыг вдоль забора. К соседям.
И снова тишина.
А вот вышел старик с металлическим кувшином. Огляделся вокруг. Зашаркал в черных остроносых галошах к чугунной колонке. Казакову ясно, что не за водой он идет. Старикам в Чечне почет и уважение. За водой ходят женщины и дети. Старик только делает вид, что набирает ее в кувшин. Из-под папахи он зорко, соколом, оглядывается вокруг. К старику из другого двора выходит старуха с палкой, а за ней почему-то гончая собака. Такая тощая, высокая борзая.
Они перекидываются несколькими словами. И расходятся по своим делам.
Снова улица пустынна.
«Выйдет он сегодня или не выйдет на работу?» – думает Анатолий безо всякой злости и раздражения о вражеском снайпере, который вот уже неделю наводит ужас на батальон, а вчера на его глазах едва не убил напарника.
Злость и ненависть в его деле противопоказаны. Здесь в первую очередь нужны хладнокровие и расчет. Как на охоте.
Он уже не думает о том, нужна ли Чечня России. Не ищет смыслов своего пребывания здесь. Он весь в спокойном ожидании. В работе.