Волчицы из Машкуля
Шрифт:
— Вы не забудете сказать ей обо мне? — произнес старый крестьянин.
— Да, мой Жан, — ответила Мари.
И молодая женщина, поставив ногу на подножку кареты, сошла на землю и постучалась в ворота.
Стук молотка разнесся эхом под мрачными сводами.
— Матушка святая Марта? — спросила дама.
— Вы та дама, которую ожидает наша матушка? — спросила кармелитка.
— Да, сестра моя.
— Тогда входите! Вы сейчас ее увидите, но вам надо знать о том, что по правилам монастыря, несмотря на высокое ее положение здесь, вы
Мари склонила голову.
Привратница прошла вперед, и баронесса де ла Ложери последовала за ней по темному и сырому коридору, куда выходила дюжина дверей. Толкнув одну из них, монахиня посторонилась, чтобы пропустить Мари.
От волнения молодая женщина на секунду остановилась в дверях: но тут же, собравшись с духом, перешагнула через порог и вошла в тесную келью, занимавшую не более восьми квадратных футов.
Кроме узкой кровати, стула и скамеечки для молитвы в келье не было другой мебели; все убранство состояло из нескольких картинок на религиозные сюжеты, приколотых к голым стенам, и выполненной из черного дерева и меди фигуры распятого Христа, распростершего руки над скамеечкой для молитвы.
Мари ничего этого не увидела.
На кровати лежала женщина с лицом, будто вылепленным из прозрачного желтого воска, а на ее бескровных губах, казалось, уже застыл последний вздох.
И этой женщиной была или, вернее, когда-то была Берта!
Теперь перед Мари находилась матушка святая Марта, настоятельница шартрского монастыря кармелиток.
И она отдавала Богу душу.
Увидев вошедшую, умирающая раскрыла объятия, и Мари с порога бросилась к ней.
Время шло, а они все не разжимали крепко сплетенных рук; Мари обливала слезами лицо сестры, а Берта лишь тяжело вздыхала, ибо в ее глубоко запавших от бесконечных постов, молитв и тягот монастырской жизни глазах застыла живая скорбь, давно исчерпавшая весь запас ее слез.
Сидевшая на стуле за чтением молитвенника монахиня не столько была занята молитвами, сколько присматривалась и прислушивалась к тому, что происходило в келье.
По-видимому, ей показалось, что, вопреки правилам монастыря, сестры слишком уж долго обнимаются, и монахиня легонько кашлянула, чтобы призвать сестер к порядку.
Матушка святая Марта мягко отстранила от себя Мари, но не отпустила ее руку из своей ладони.
— Сестра! Сестра! — прошептала Мари. — Разве мы могли себе когда-нибудь представить такую встречу?
— На все воля Божья, и надо смириться, — ответила кармелитка.
— Его воля бывает порой слишком суровой, — вздохнула Мари.
— Сестра моя, что вы такое говорите! Напротив, Бог ко мне был и так слишком
— Там вы встретитесь с нашим отцом! — сказала Мари.
— А кого я оставлю здесь, на этом свете?
— Нашего доброго друга Жана Уллье, он жив и по-прежнему вас любит.
— Благодарю… А еще?
— Моего мужа… и двоих детей, мальчика зовут Пьер, а девочку Берта, и я научила их молиться за вас.
На щеках умирающей появился легкий румянец.
— Дорогие мои крошки! — прошептала она. — Если Бог оставит для меня местечко рядом с ним, я буду молиться за них на Небесах.
Тишину нарушили удары колокола, затем послышался звон колокольчика и наконец в коридоре раздались шаги, приближавшиеся к келье.
Это священник шел причащать умирающую.
Мари упала на колени в изголовье кровати Берты.
Вошел священник, держа в левой руке священную дароносицу, а в правой — облатку.
В этот миг, почувствовав, что Берта тянется к ее руке, молодая женщина подумала, что сестра хочет на прощание пожать ей руку.
Но она ошиблась.
Берта передала ей какой-то предмет, который походил на медальон.
Мари хотела взглянуть на него.
— Нет, нет, — сказала Берта, — когда я умру.
Мари кивнула, соглашаясь выполнить ее волю, и уронила голову на скрещенные руки.
Келью заполнили монахини. Они молились, стоя на коленях. И по всей длине коридора, на всем пространстве, которое окидывал взор, стояли на коленях и молились монахини в темных одеждах.
Умирающая, казалось, собралась с последними силами, чтобы предстать перед Создателем, и, слегка приподнявшись, прошептала:
— Господь! Вот и я!
Священник положил ей на губы облатку; умирающая откинулась на подушку, закрыв глаза и сложив руки.
Если бы ее губы не шевелились, то ее можно было принять за покойницу: настолько бледным было ее лицо и едва теплилось ее дыхание.
Священник завершил обряд соборования умирающей, и она уже больше не открывала глаз.
Затем он вышел, и вслед за ним потянулись его помощницы.
Привратница подошла к Мари, по-прежнему стоявшей на коленях, и слегка притронулась рукой к ее плечу.
— Сестра моя, — сказала она, — правила нашего ордена запрещают вам оставаться долее в этой келье.
— Берта! Берта! — произнесла сквозь рыдания Мари. — Ты слышишь, что мне говорят? Боже мой! Двадцать лет мы жили, ни на день не расставаясь, одиннадцать лет провели в разлуке, и теперь не можем побыть вместе хотя бы два часа перед тем, как расстаться навеки!
— Сестра моя, вы можете оставаться в монастыре до тех пор, пока я не умру, и я буду счастлива уйти из земной жизни, зная, что вы рядом со мной и молитесь за меня.
Мари наклонилась, чтобы в последний раз поцеловать умирающую, но присутствовавшая при их свидании монахиня остановила ее со словами: