Волчицы
Шрифт:
Как только юная волчица обрела прежнюю физическую форму, человек забыл про данное самому себе и ей обещание оставить ее в покое. Он вновь принялся думать о необходимости дрессировки. Он уверял себя, что на этот раз будет сдержан и терпелив.
Уж очень манила его мечта ходить с ней вместе на кабана и чувствовать зависть других охотников.
Выходя во двор, она знала, что это опять
– Сидеть! Кому говорят: сидеть! – крикнул он сквозь ком ненависти, опять начавший его душить.
В этот момент она учуяла возможность избавления из плена: к калитке приближалась молочница Нина.
Девочка-волчица неожиданно выполнила команду и села лицом к входящей с бидонами бабе. Та из-за калитки слышала металлические приказы хозяина и теперь ахнула:
– Сидит! Ну, батюшки, гляньте-ка! Научил-таки Львович! А я-то думала: дурит городской, все равно, мол, пустые хлопоты.
Она так и стояла в калитке, продлевая театральный эффект, чтобы Львович насладился сполна.
Он только сейчас и понял: его взяла! Он победил! И возликовал. И чуточку даже загоревал: как-то легко в этот раз далась победа.
Но в ту же секунду словно стрела или тень птичьего крыла пронеслась от него к калитке, миновав, не задев, перекошенную молочницу Нину, немедленно выронившую свои бидоны и заголосившую.
– Стреляй, Львович! – вопила она, зорким хищным глазом приметившая другие тени. – Стреляй, их тут много!
И сама ринулась, не оглянувшись на драгоценные бидоны, в хозяйский дом «за ружжом».
Они стреляли с крыльца в направлении леса, били на поражение, уничтожая всякую память о благодарности и великодушии.
Но
Некоторые сны сбываются, если они посылаются в утешение или в предупреждение, когда уже ничем иным помочь невозможно.
Мать с дочерью никогда не говорили между собой о пережитом, но всегда были вместе, оберегая друг друга. Почуяв из далекого далека человечий запах, они старательно и хитроумно скрывались.
Но однажды в заснеженном лесу они встретили своего лыжника. Он ходко, равномерно двигался, не чуя страха. А ведь они шли параллельно, шаг в шаг с ним, с обеих сторон. И только когда выбежали наперерез, запах его смертельного ужаса донесся до них.
Он лежал на снегу словно парализованный. Две волчьих морды склонились над ним, заглядывая в глаза.
– Это ты, – сказал он той, которую никогда не забывал.
– Ты теперь понимаешь, как бывает больно и страшно? – спросила она.
– Сука! – взревела в нем гордость. – Надо было убить тебя тогда…
Мать уже примеривалась к шевелящемуся горлу, чтобы все было, как в том вещем сне.
– Ты так ничего и не понял, – сказала дочь. – Жаль. Ведь прошло немало времени. Тогда стреляй. У тебя есть возможность исправить ту ошибку.
Она попросила мать отойти, и та нехотя подчинилась.
Человек поднялся на ноги, не веря ничему происходящему. Он знал, что должен сделать сейчас: схватить из-за спины ружьецо, прицелиться, пальнуть вслед убегающим зверюгам.
Волчицы стояли поблизости, неподвижно. Они чего-то ждали от него: то ли неверного движения, то ли начала бега, чтобы вновь наброситься.
Он готов был выстрелить, но рука, та самая, что могла бить без устали, вдруг онемела и повисла плетью.
– И больше никогда! – услышал он вдруг голос у себя в голове – голос своей волчицы. – Никогда и никого, слышишь!
Волчицы медленно уходили от него в снежно-сиреневый лес.
Он с трудом доплелся до дому. Он никогда ни о чем не рассказал. Он зажил как прежде. Только рука, рука того, бьющего слабых человека, больше никогда не могла ему служить.