Волчицы
Шрифт:
— В следующий раз я буду стучать, — проговорила Аньес.
— Ты… — начала Элен.
— Ну я? — с иронией переспросила Аньес.
— Послушайте, — вставил я, — не будем же мы…
— Помолчите, Бернар, — отрезала Аньес. — Это вас не касается.
Какая-то глубинная интуиция подсказала мне, что я и впрямь не в счет, что я для них — всего лишь вещь, которую оспаривают, крадут друг у друга. Не разделяй их стол, они, пожалуй, набросились бы одна на другую.
— Я долго терпела, — начала Элен, — но я не позволю…
В коридоре послышались шаги Жюлии, и повадка сестер немедленно изменилась. Здесь привыкли противостоять посторонним, и чувство приличия было сильнее ненависти.
— Добрый день,
Жюлия пожала им руки и с открытой, невинной улыбкой направилась ко мне. Она тоже была натурой сильной и великолепно умела скрывать свои чувства. Она поцеловала меня без тени смущения, скорее даже с неким не лишенным чувственности лукавством, смысл которого был мне ясен. Со мной она обманывала сестер, и поцелуи, ласки, рукопожатия — все это определенно означало: «Держись за меня, дурачок!» Почему же тогда она отказывалась мне отвечать? Мы сели вокруг стола, и, чтобы рассеять неловкость, я предложил:
— Погода, кажется, налаживается, пойду прогуляюсь. Ты не составишь мне компанию, Жюлия?
— Не сегодня, нет. Я привезла с собой кое-какое белье для штопки: там у меня нет на это времени.
Она отказывалась пойти со мной и объясниться. Значит, таков ее ответ. Ладно, я покажу ей, что не менее упрям. Как обычно, она вышла к завтраку до того, как привела себя в порядок. Ей нравилось расхаживать в халате, не спеша потягивать кофе, покуривая «Голуаз», что выводило Элен из себя. Я вернулся к себе и на листке из блокнота написал: «Бернар погиб по приезде в Лион», затем подсунул записку под дверь. Я ничем не рисковал. Ни Аньес, ни Элен не входили в комнату Жюлии. Напротив, если Жюлия не знала о смерти своего брата, я мог выиграть. По логике она просто не могла знать об этом, поскольку правды не знал никто. Но тогда опять непонятно: почему Жюлия обращается со мной так, словно я Бернар? Нет, я должен разобраться! Во что бы то ни стало!
Приложив ухо к стене, я слушал. Сегодня моя тревога была во много раз сильнее, чем накануне. Я ведь и записку-то подсунул под дверь, чтобы заставить Жюлию подойти поближе, чтобы быть уверенным, что услышу ее. И я отчетливо расслышал все. Она подошла к двери, даже не давая себе труда ступать тихо. Было слышно, как шуршит ее халат. Затем все смолкло. Надолго. Она читала. Прочла. И все. Секунду спустя она уже мирно занималась своими делами. По крайней мере ее манера ступать, передвигать стулья, наливать воду убедила меня, что Жюлия отнюдь не потрясена. Правда, она дольше обычного задержалась в комнате. На страже этой чужой жизни, ощущая ее дыхание, ее присутствие рядом за тонкой кирпичной перегородкой, я с напряженным вниманием, до отупения анализировал каждый шелест, каждый стук, каждый скрип. Вот она заправляет постель, открывает чемодан… А потом? Что потом?
Устав, наконец, от унизительного подслушивания, я выпрямился; голова гудела как раковина. Оставалось последнее: перехватить Жюлию, когда она выйдет из комнаты. Я еще не знал, что ей скажу, но так или иначе разорву круг, в который заключен. Утро кончалось. Аньес была на кухне, скоро к ней присоединилась и Элен. Обе молчали. Там тоже была война. Во избежание решающего конфликта мы вчетвером принуждены по возможности все время держаться вместе. Жюлия повернула ручку двери, я выскочил в коридор. От меня не уйдешь! Увидев меня, она отпрянула.
— Жюлия, выслушайте меня!
— Прошу вас, оставьте меня, — резким движением отстранилась она. Голос ее утратил былую уверенность.
— Нам нужно объясниться.
— Позже.
— Нет, немедленно!
— Оставьте меня, не то я закричу.
Никаких следов горя на хитром лице. Но пока она, прижавшись к стене, пробиралась мимо меня, я заметил, что ее черные-пречерные зрачки как-то особенно расширены
— Нет, это не то, что вы думаете.
Она бросилась к столовой. Там она была в безопасности. И вновь стала Жюлией, которой я опасался.
— Бернар, помоги мне накрыть на стол!
Она непринужденно обращалась ко мне на «ты», повышала голос, чтобы было слышно в кухне, но все время держалась подальше от меня, нарочно стуча тарелками и приборами. Мне оставалось молчать. Но я не выпускал ее из поля зрения. Уверенности в себе у нее поубавилось, как она ни старалась это скрыть. Она наверняка думала, будто я убил ее брата, что еще сильнее компрометировало меня в ее глазах. Она вполне была способна выдать меня, если я буду настаивать. Странное было у нас потом застолье. Никто не заговаривал. Ни у кого не было смелости изображать перед остальными хорошее настроение.
Не лица, а маски. Мы поочередно совершали одни и те же движения — тянулись за хлебом, солью, маслом. Четверть часа спустя Элен, даже не извинившись, встала из-за стола и вышла.
— Ей нездоровится, — пояснила Аньес. — Я тоже чувствую себя усталой. Я воспользовался случаем и воскликнул:
— Идите отдыхать! Мы с Жюлией уберем со стола. Аньес метнула в меня недоверчивый взгляд:
— Нет, благодарю. На следующей неделе у меня будет достаточно времени, чтобы отдохнуть.
Жюлия, казалось, пропустила мимо ушей этот намек на ее отъезд. Она не спеша доедала яблоко. Она любила яблоки. В квартире всегда валялись пакеты с яблоками — плата за предсказания Аньес. Я закурил. С уходом Элен с поля боя у меня появилась возможность загнать Жюлию в угол и продолжить так неудачно начатый разговор. Я прохаживался неподалеку от кухни, пытаясь услышать, о чем они беседуют вполголоса, и прокручивал в уме сложившуюся ситуацию. Волей-неволей придется обговорить с Жюлией условия моей свободы. Теперь и речи нет о том, чтобы превратить состояние Бернара в деньги и скрыться. Жюлии нужно заплатить. Но надо мной навсегда повиснет угроза шантажа. Очевидно, к этому она и ведет. Жадная, бессовестная, она, видно, не расположена упускать такой удобный случай обогатиться. Вероятно, вытянув из меня все, что можно, она примется за Элен. Я разгадал ее игру. Все разъяснилось. Она изучает Элен, нащупывает ее слабое место, видимо, считает, что сестры очень богаты. В день отъезда она предъявит мне счет: «Вы убили Бернара. Ценой его смерти вы сделаете чрезвычайно выгодную партию. Поделимся. В противном случае я на вас донесу».
Этот удар не отвести. И пока она жива… Но не могу же я убить ее. Тайный, хорошо знакомый мне голос тут же возразил: «Но ты же убил свою жену!» Я бросил сигарету и, опустив голову, заложив руки за спину, стал ходить по гостиной. Мой мучитель прекрасно знал, в какие минуты я более всего уязвим, подвержен терзаниям, раздавлен сомнениями. И все же объективности ради я поправил его: «Я не убивал ее. Я лишь заколебался, когда требовалось спасать, и она утонула. Это не то же самое». — «Ты дал ей умереть, потому что она мешала тебе!» — «Неправда!… Она не мешала мне. Она не давала мне жить, это совсем другое!» — «Жюлия тоже не дает тебе жить!»
Ладно. Спорить не стану. Я не убийца, и все тут. И убивать Жюлию не собираюсь. Как не собираюсь и жениться на Элен. Бесчестно тащить ее в то же осиное гнездо, куда угодил я сам. Что же делать?.. Выхода нет. Хотя… Один все же есть, но это выше моих сил: уехать с сумкой на плече, как бродяга, выпрашивать направо-налево работу, пока не сцапают и не доставят в Службу трудовой повинности. Или же Сона, ее темные, вязкие воды, что на миг расступятся, а затем, запенившись, сомкнутся… Да, Жюлия держит нас всех в руках, и держит крепко.