Волчий камень
Шрифт:
В стране, разгороженной карантинными кордонами, воцарилась атмосфера, близкая к панической. А тут еще и Польша! Нет, Константин Павлович считал себя не вправе отвлекать внимание императора на варшавские волнения и очень надеялся, что они утихнут сами собой.
Надеждам не суждено было оправдаться. Днем 17 ноября в залу Бельведерского дворца ворвался растрепанный Новосельцев.
– Ваше… – проговорил он, задыхаясь, и рванул ворот мундира. – Ваше высочество, вам надо немедленно скрыться!
– Скрыться? – переспросил Константин Павлович, и в груди заныло от нехорошего предчувствия. – Куда скрыться? Зачем?
– Сейчас
Генерал говорил прямо, отбросив придворную дипломатию. До великого князя наконец дошло, что святая вера в польскую лояльность пошла прахом.
– Они все-таки посмели… – прошептал он, прижавшись лбом к холодному витражному стеклу. – Как же так? За что?
– Некогда разбираться, ваше высочество. Бежим! Слышите? Они уже на лестнице!
Через распахнутые парадные двери в зал проник тяжелый топот многочисленных ног. Судя по звукам, по лестнице поднимался целый отряд. Константин Павлович схватился за висевший у пояса пистолет.
– Не отобьемся! – замотал головой Новосельцев. – Там толпа, и все вооружены. Бежим через заднюю дверь! У черного хода мои люди.
Вдвоем они выбежали из зала, генерал запер дверь снаружи. Константин Павлович, на счету которого было участие в Итальянском и Швейцарском походах Суворова и во всех антинаполеоновских войнах, не испытывал страха, но никак не мог избавиться от растерянности и досады.
– Николай… сволочь! – произнес он сквозь зубы, спускаясь вслед за Новосельцевым по черной лестнице, и громко выматерился.
Новосельцев пропустил слова начальника мимо ушей – во-первых, момент был такой, что с уст могло сорваться что угодно, а во-вторых, Константин Павлович при нем нередко отпускал крепкую ругань по адресу самых высоких особ императорского двора. Подобные вольности водились за великим князем с детства, когда он слыл крайне дерзким ребенком. Правда, государя Константин Павлович не ругал при посторонних никогда. Знать, допекло…
Великий князь был в самом деле зол на венценосного младшего брата. Еще как зол! Если с Александром у него сложились близкие, дружеские отношения (Александра он уважал, считал блестящим правителем самого высокого мирового уровня), то Николай не вызывал ничего, кроме разочарования. Так быстро утратить позиции в Европе, расшатать страну… Александр в гробу переворачивается от стыда за бездарные деяния преемника. Что хорошего сделал Николай для России за эти пять лет? Выиграл войну с турками? Велика заслуга! Турки никогда не умели воевать, да и разгромил их не император, а Дибич с Витгенштейном, честь им и хвала. А Николай… С ним не считаются ни в Англии, ни во Франции, ни в других мало-мальски значительных державах. Вот и поляки, почуяв слабину, решили порвать узду.
Возможно, Константин Павлович в своих категоричных оценках был не совсем справедлив, но сейчас, когда он в спешке стучал каблуками по ступеням и чувствовал спиной приближение мятежников, ему было не до объективных суждений. Николай – шляпа, безмозглый солдафон, окруживший себя бездарями и не видящий, что творится у него под носом. И если поляки отрежут у него свой ломоть территории – поделом! Он, Константин, и пальцем не пошевелит, чтобы помочь удержать Варшавское герцогство.
Мысли эти, смешанные с обидой и гневом от испытанного унижения, толкались в голове великого князя. Он уже не следил за ними, забыв о
– Ваше высочество, – проговорил на бегу Новосельцев, – не прикажете ли послать гонцов в Модлин и Замостье? Пусть готовятся к обороне.
– Нет! – отрывисто бросил Константин Павлович. – Никаких боев! Пусть поляки берут, что хотят. Это их города, их земля…
Выскочили на улицу. У задней стены дворца топтались лошади, всадники в русских мундирах взмахивали саблями. Новосельцеву и Константину Павловичу подвели свободных коней.
– Ваше высочество, садитесь! Время…
Великий князь не заставил себя упрашивать. Когда он устроился в седле и взял в руки поводья, из-за угла появилось несколько человек с ружьями наперевес. Грянули выстрелы, один из всадников застонал и повалился на холку своего коня. Новосельцев выхватил из ножен саблю.
– Вперед!
Отряд ринулся прямо на нападавших и смел их с пути. В этот момент распахнулась дверь черного хода, откуда только что выбежали генерал с наместником, и Константин Павлович, обернувшись, увидел, как из дворца валом поперла вооруженная орда. Выстрелы затрещали беспорядочно и торопливо. Одна из пуль вжикнула над ухом великого князя.
– Ваше высочество, не отставайте!
Великий князь не отставал. Понимание реальности совершающегося в Варшаве переворота овладело его сознанием. И все же он не стал вынимать пистолета – только сжал покрепче руками поводья и вслед за Новосельцевым, скакавшим во главе отряда, свернул в боковую улочку, туда, где проще было затеряться. Некоторое время сзади доносились звуки погони, но генерал, ловко лавируя в хитросплетениях городских предместий, сумел сбить мятежников со следа.
– Оторвались, ваше высочество! Теперь можно передохнуть.
Константин Павлович не отозвался. Безмолвный, будто и не замечающий ничего вокруг, он сидел в седле, и павловское лицо его было мрачнее самых черных туч, которые заволокли небо над варшавскими окраинами.
Пролог второй, лаконический
Из «Новой рейнской газеты»
(№ 17 от 17 июня 1848 года):
«…Суверенный народ Берлина вчера снова сделал фактическое напоминание о своей первой революции. Если бы только правительство оказало насильственное сопротивление, то у нас была бы вторая революция. Днем народ уже снял железные решетки с двух порталов дворца, разбил их и бросил в Шпрее, а вечером произвел нападение на цейхгауз, чтобы достать оружие. При этом гвардейцы стреляли в народ. Двое были убиты, двое ранены.
По всем улицам уже прозвучал призыв к мести. На Кенигштрассе и Лейпцигштрассе были построены баррикады, причем были использованы проезжавшие мимо экипажи, которые народ тут же останавливал и опрокидывал. Меж тем гвардейцы изменили линию своего поведения: народ уже не видел перед собой врага. Солдаты присоединились к восставшим. Все единодушно считали, что необходимо свергнуть правительство. Народ слишком ненавидел реакцию…»
Глава первая. Простреленная афиша