Волчий зал
Шрифт:
Колледж в Оксфорде, равно как школа в Ипсвиче, с их землями и доходами от земель, были дарованы кардиналу в бессрочное владение. Теперь Генрих хочет забрать серебряную и золотую посуду, библиотеки, доходы с земель и сами земли. И то сказать: почему бы королю не заполучить то, что ему приглянулось? На колледж и школу пошло достояние двадцати девяти упраздненных — с согласия папы — монастырей. А ныне, заявляет Генрих, что мне до папы и его согласия?
Начало лета. Вечера тянутся бесконечно, воздух и травы благоухают. В такую ночь перед таким мужчиной, как Генрих, не устоит ни одна. Двор полон истомившихся по ласке женщин. Однако после аудиенции Генрих будет гулять по
Когда король спрашивает, что слышно от кардинала, Кромвель отвечает, что его милость горюет в разлуке с его величеством, а приготовления к интронизации в Йорке идут полным ходом.
— Тогда почему он еще не там? Мне кажется, он нарочно медлит. — Генрих пристально смотрит ему в глаза. — А вы верны своему покровителю — этого у вас не отнимешь.
— Я видел от кардинала только добро. Почему бы мне не хранить ему верность?
— И у вас нет другого господина, кроме кардинала, — говорит король. — Милорд Суффолк спрашивает, откуда вы взялись. Я сказал, что какие-то Кромвели владели землей в Лестершире и Нортгемптоншире. Полагаю, вы потомок незадачливой ветви семейства.
— Нет.
— Вы можете не знать своих предков. Я велю герольдмейстерам покопаться в вашей родословной.
— Ваше величество чрезвычайно добры, но едва ли их ждет успех.
Король злится. Этот Кромвель не принял подарок, который ему предложили — родословную, пусть даже самую завалящую.
— Милорд кардинал утверждал, что вы сирота и выросли в монастыре.
— Очередная его сказка.
— Так он мне врал?
На лице Генриха сменяются несколько выражений: досада, изумление, тоска по временам, которые не вернуть.
— Значит, врал. Он говорил, что из-за этого вам ненавистны монахи. Поэтому вы так усердствуете, исполняя его поручения.
— Причина другая. — Он поднимает глаза. — Вы позволите?
— Ради Бога! — восклицает Генрих. — Хоть кто-то разговорился!
Удивление сменяется пониманием. Генриху не с кем перемолвиться словом. Неважно, о чем, только не о любви, охоте или войне. Теперь, когда Вулси нет рядом, королю не хватает собеседника. Можно послать за священником, но что толку? Все снова сведется к разговорам о любви, об Анне; о том, чего вы так страстно и безнадежно желаете.
— Мое суждение о монахах основано не на предубеждении, а на опыте. Не сомневаюсь, есть образцовые монастыри, но я видел в них лишь расточительство и порок. Если ваше величество захочет увидеть парад семи смертных грехов, почтительно советую не устраивать придворную пантомиму, а без предупреждения посетить один из монастырей. Я видел монахов, живущих как знатные лорды, на жалкие гроши бедняков, покупающих благословение вместо хлеба; это недостойно христианина. Или может, монастыри распространяют свет учености? Разве Гросин, Колет, Линакр, другие великие мужи — монахи? Нет, они все из университетов. Монахи берут детей и приставляют к черной работе, не удосуживаясь обучить простейшей латыни. Я не виню обитателей монастырей в плотских излишествах — не весь же век поститься! — но я ненавижу лицемерие, обман и праздность: пыльные мощи, нудные проповеди, косность. Когда из монастырей исходило что-то доброе? Они ничего не создают, лишь веками бубнят одно и то же, да и то чудовищно переврав. Монахи создали то, что принято считать нашей историей, однако я им не верю. Куда вернее, что они замолчали то, что им не нравилось, и оставили то, что выгодно Риму.
Король смотрит словно сквозь него, на дальнюю стену.
Он ждет.
—
Он улыбается.
— А что до нашей истории… — говорит король. — Как вам известно, я собираю свидетельства, манускрипты, суждения. Сравниваю наши порядки с порядками, заведенными в соседних государствах. Возможно, вам следует обсудить это с теми учеными джентльменами. Придать направление их усилиям. Поговорите с доктором Кранмером, он знает, что делать. Я найду применение деньгам, каждый год утекающим в Рим. Король Франциск гораздо богаче меня. У него вдесятеро больше подданных. Он сам устанавливает налоги, мне же приходится созывать парламент. Иначе народ бунтует. — И добавляет с горечью. — А когда налоги принимает парламент, народ тоже бунтует.
— Не советую вам подражать Франциску, — говорит он. — У него на уме война, а не торговля.
Генрих слабо улыбается.
— Вы можете не соглашаться, но, по моему разумению, король должен воевать.
— Чем оживленнее торговля, тем больше налогов в казне. А если налоги не платят, король всегда может употребить власть.
Генрих кивает.
— Хорошо, начните с колледжей. Обсудите вопрос с моими поверенными.
Гарри Норрис готов проводить его из королевских покоев. Говорит без обычной своей улыбки:
— Не хотел бы я быть его сборщиком налогов.
Вот так всегда, досадует Кромвель, свидетелем важнейшего события в моей жизни стал Генри Норрис!
— Король казнил соратников своего отца. Эмпсона, Дадли. [37] Не кардинал ли получил дом, конфискованный у кого-то из них?
Паук выбегает из-под табурета, неся нужный факт.
— Дом Эмпсона на Флит-стрит. Пожалован девятого октября, в первый год нынешнего правления.
— Нынешнего славного правления, — говорит Норрис, словно внося поправку.
37
Ричард Эмпсони Эдмунд Дадли— одиозные министры Генриха VII, выработавшие изощренные методы шантажа и вымогательства денег у представителей аристократических семейств, находившихся под подозрением в нелояльности королю. В начале царствования Генриха VIII были казнены по обвинению в злоупотреблениях и государственной измене (1510).
В начале лета Грегори исполняется пятнадцать Он отменно сидит в седле, учителя фехтования им не нахвалятся. Его греческий… что ж, его греческий оставляет желать лучшего.
У Грегори затруднение.
— В Кембридже смеются над моими собаками.
— Смеются?
Пару черных борзых трудно не заметить. У них изящные мускулистые шеи и тонкие лапы; добрые серьезные глаза опущены в землю, когда собаки берут след.
— Говорят, зачем ты завел собак, от которых добрым людям одно беспокойство? Таких увидишь в темноте — не уснешь. Твои собаки впору какому-нибудь извергу. Говорят, я незаконно охочусь с ними в лесу. На барсуков, как мужлан.
— А каких ты хочешь? Белых, с пятнами?
— Мне все равно.
— Я заберу этих. Мне недосуг с ними возиться, а Ричарду или Рейфу на что-нибудь сгодятся.
— А ты не боишься насмешек?
— Полно, Грегори, это же твой отец! — говорит Джоанна. — Никто не посмеет над ним смеяться.
Когда идет дождь и нельзя охотиться, Грегори углубляется в «Золотую легенду». Ему нравятся жития святых.
— Что-то из написанного правда, — рассуждает сын, — что-то выдумка.