Волчок
Шрифт:
Отчего-то сразу было понятно, что пристально разглядывать Варвару Ярутич запрещено, для нее это неловкость, а то и удар. Но не смотреть на женщину, с которой так давно мечтал встретиться и которую видишь в первый раз, немыслимо. Опять же, если совсем не смотреть, тоже выходит подозрительно: вроде, отворачиваясь, ты определяешь свою даму в уроды. К счастью, на выставке было на что посмотреть.
Варвара Ярутич выглядела совершенно не так, как я предполагал, но именно так, как должен выглядеть человек, чьи письма наполовину состоят из черточек и многоточий. Она не была хорошенькой, черты ее лица были вырезаны суровой твердой рукой: зеленые настороженные
У Варвары сыроватый цвет лица, русые гладкие волосы. Встречаясь со мной взглядом по пути в гардероб, она смотрела затравленно, зло и каждую секунду готова была снова заплакать.
Оказавшись в зале и увидев свет рембрандтовских гравюр, она успокоилась, ходила от офорта к офорту чинно, втянув голову в плечи, точно птица. Шаги ее были единственными звуками, громко раскатывавшимися по безлюдным музейным залам.
Офорты Рембрандта я видел много раз. Но то ли потому, что репродукции вечно перерисовывают оригинал, то ли благодаря присутствию Вари они стали намного подробнее и тоньше. Свет трепетал, ходил столбами, хлестал струями и дребезжал, из полумрака вырисовывались все новые, прежде невидимые герои, а те, кого видел неоднократно, оказались другими или занялись чем-то другим.
Стараясь не пугать Варвару, я держался на некотором расстоянии. В какой-то момент все же мы оказались перед одной и той же гравюрой.
– Посмотрите, Варя, здесь свет из облаков как на театральной сцене падает.
– Мать честная! – после небольшой паузы ответила Варвара, глядя на меня со злобной усмешкой.
Тут я скользнул взглядом по моей спутнице и вздрогнул от ужаса: в ее ухе рос клок черного меха. Как у сапожника-курда, который когда-то целыми днями сидел в будке возле метро Бауманская. По спине поскакали ледяные мурашки, но тут Варвара, обогнув меня, перешла к другому экспонату, и я увидел во втором маленьком ухе клок шерсти приятного горохового оттенка. Она сумасшедшая, догадался я. Господи, твоя воля! Поколебавшись несколько минут, все же спросил:
– Варя, ради бога, что у вас в ушах?
Нимало не смутясь, она включила улыбку профессиональной танцовщицы и ответила:
– Шерсть, Михаил. Защита от ветра и отита. Вот, стихами заговорила.
Тут я впервые услышал этот смех: так могла бы смеяться злая старуха, напудренная Пиковая дама. Сумасшедшая, как пить дать.
– Но почему один клок черный, а другой гороховый?
Надменно вздернув подбородок, Варвара произнесла:
– В тон одежде, разумеется. И отнюдь не гороховый, а горчичный.
Итак, девушка готовится идти на свидание, выбирает наряд, причесывается перед зеркалом, красит губы и заталкивает в уши разноцветную шерсть, так что та торчит из ушей крупными растрепанными кисточками. Зато кисточки подобраны в тон одежде.
Дождь падал медленнее, но стать снегом пока не решался. Варвара снова превратилась в небольшой холм одежды, уверенно шагающий рядом со мной. Впрочем, сейчас в этой переукутанности проступила некая величавость, притом не из нашего века и даже не из прошлого. Казалось, рядом со мной шествует опальная барышня-староверка,
В кафе было светло, точно в операционной, по-над полом гуляли посторонние сквозняки. Варя на все поглядывала неодобрительно. Подумав, снова накинула на плечи мамино пальто. Поглядывая на резкие черты ее бледного лица, я никак не мог решить, красива ли она. Возможно, мне нужно успокоиться. Хоть немного почувствовать ее доброту. В том смысле, что она не ненавидит меня и готова согласиться с моим существованием.
При появлении официантки Варвара мгновенно натянула улыбку светской львицы и милостиво кивала каждому моему слову. Не явно кивала, а колыхала головой, словно трава под легким ветром. Я спросил, кто ее родители. Про родителей Варя ничего не сказала, только охнула. Но сообщила, важно глядя в пространство за моим плечом, что среди больших собак главный – Федон.
– Среди больших? – удивился я, даже не знаю, чему сильнее: упоминанию собак в роли домочадцев или тому, что собака, похоже, не одна.
– Он масштабный, – гордо продолжала Варвара. – Ростом с медведя, спокойный, как старец.
– Варя, сколько у вас собак?
– Иногда Хват хочет стать вожаком. Хват могучий, может даже сильнее Федона. Но у Феди есть святость. Поэтому он главный. – Помолчав, она прибавила: – Шестнадцать.
«Сумасшедшая», – затверженно повторил мой рассудок.
– Чего шестнадцать?
– Псов, кого же еще.
Внимательно посмотрев на Варвару, я понял, что она не шутит, подождал мурашек, но те куда-то подевались. Вероятно, акклиматизировались в условиях непрекращающегося безумия.
– Вопрос был про вашу семью, Варя.
– Федон, Хват, Лиза, Рохля, Шум, Алмаз, Кручу, Полчаса, Кармен… Эмммм… Дикий, Цахал, Вальс, Бова.
Тут я спросил, не заводчики ли они.
– Чуть не забыла. Чушь, Маска, Вихор… Еще Герберт и другие коты. Семью не продают, Михаил. А вы что же, животных не любите?
Она смотрела на меня насмешливо. Ни малейших признаков помешательства в этом веселом волчьем взгляде не наблюдалось. Но кто-то из нас точно сумасшедший, подумал я и наконец ощутил спиной весь холод этого странного дня.
Мимикрия вторая. Черная шуба, синее кресло
Это ничем не напоминало роман, если я вообще помню, что такое романы. Скорее, это был военный набег, карательная операция, где роль оружия играли: злые глаза, крик, слезы. Когда мы познакомились, Варвара Ярутич была диким зверем, затравленным, забитым, больным. Не волком – бездомным псом. Она не могла говорить, задыхалась, ее обветренные руки дрожали, каждую секунду она готова была разрыдаться или убежать. Даже странно было слышать из ее уст фразу, произнесенную от начала до конца. Обычно она путала слова, махала рукой и умолкала, мучнисто серея лицом.
Надо расстаться, думал я. Сцены бешеной ревности, истерики, хлопанье дверями… Варвара бывала настолько безумна, что возникали опасения, не вредит ли ее душевному здоровью сам факт наших встреч.
Обычно по дороге от метро к дому мы делали по две-три остановки и на каждой разбирали вопрос, нужно ли было несчастной девушке тащиться в такую даль, чтобы встретить бесчувственное чудовище, которое не умеет оценить своего счастья.
– Что? Это таким лицом встречают любимую женщину? Любящий мужчина был бы счастлив, что к нему сама приехала такая девчонка. Приперлась за пятьдесят километров, в холодном электроне.