Волчья хватка
Шрифт:
— Ослаб посылал опричников в твою вотчину, — боярин ещё раз обошёл Поклонный дуб, глянул в крону. — Не знаю, что уж они выведали, но старец сказал мне определённо: ты преступил устав Воинства. Тебе грозит суд, а перед Ослабом стоять в роще — это не передо мной… Надо подумать, как ты станешь защищаться. И что может предъявить тебе старец, в чем обвинить…
Лишь сейчас Ражный понял причину столь неожиданного визита боярого мужа: пришёл не для того, чтобы порадоваться за его поражение на ристалище и таким образом ещё на год продлить спокойствие за своё положение…
— Прости,
— Почему ты до сих пор не женился? — внезапно спросил тот и сел на прежнее место. — Конечно, женитьба, продление рода — дело Ослаба, но я имею право спрашивать. Твой отец поручил… Ну?.. Все араксы с Пира бегут к суженым, с ристалища — и в брачную постель, даже с набитой рожей, а ты что?.. У тебя же есть невеста?
После Манорамы Гайдамак уже не мог разорвать обручение и лишить его невесты, а её — женской судьбы. Но узнав о потешном поединке с боярином, вето наложил, велел на глаза не являться, пока он жив. И чтобы преодолеть его, теперь следовало просить руки суженой на коленях…
— Я ещё подожду, — уклонился от ответа Ражный. — Чтобы не являться к суженой с набитой рожей…
— С кем тебя обручили? Воропай мог и не знать Оксану…
— С правнучкой Гайдамака…. Пересвет понял это по-своему.
— Побочных детей наделал?
У него действительно одно время был побочный сын Серёжа. Его родила Нина — русская учительница из Горного Бадахшана, и так уверяла Ражного, что он отец — не поверить было невозможно. Даже при том, что у Нины оказалось ещё три возлюбленных — рядовой Щукин и два офицера из комендантской роты. Потом рядовой демобилизовался и увёз её домой, в посёлок Сузун Новосибирской области, откуда и пришло письмо с известием, что Серёжа не его сын, а рядового Щукина. Но Ражному почему-то ещё долго грезился тонколицый худосочный мальчик, протягивающий к нему руки из детской колыбели. Хотя у Нины в каменном сарайчике без окон не было никакой колыбели, а маленький Серёжа спал в пластмассовой ванне.
— Так сколько наплодил на стороне? — по-свойски спросил боярин. — Положа руку на сердце…
— Думаю, нет пока ни одного, — с грустью сказал Ражный.
— А почему — пока?
— Ну, мало ли, — уклонился он. — Дело житейское. Пока нет, а вдруг да появится. Я в миру живу…
— Так и Ослабу ответишь?.. Что, если Гайдамак ему нажаловался, что ты правнучку лишаешь женской судьбы? А опричники подтвердили твоё распутство в миру?
— Да не было никакого распутства, — нехотя проговорил он, все ещё не желая упоминать имя мирской девственницы…
— Почему холостой до сих пор?
— Не хотел говорить… Вернее, вспоминать не хотел. Мы же тогда условились, поклялись…
— Ну? — боярин признался тем самым, что ничего не забыл.
— После нашей потехи, Гайдамак велел на глаза не являться. А я унижаться не могу…
— Да я этого инока в узел завяжу! Сам правнучку приведёт к тебе в вотчину!
— Не готов я, Воропай, — несколько поспешил Ражный. — Ещё поражение не пережил, какая тут женитьба?
— Ох, что-то ты крутишь, брат!
— Да
— Тогда думай! Думай! Что такое сотворил? Чем мог разгневать старца? — Пересвет терял терпение. — Пойми одно: не я — Ослаб пытать начнёт! Поставит в Судной Роще и спрос учинит. Что говорить станешь?.. А суд его, это тот же поединок! Схватка, в которой всегда побеждает он, поскольку за ним правда и последнее слово. Поставит и начнёт нащупывать уязвимые места! И обязательно нащупает и ударит… Тогда будет поздно выставлять защиту — сейчас ещё можно! Думай!.. Ну, вспоминай! Куда ещё залез по недомыслию или умыслу? Я не хочу, чтоб ты жизнь свою закончил в Сиром Урочище, каликом перехожим или паче того — верижным… Думай, внук Ерофеев!
Она явилась в последний раз за два дня до отъезда в Вятскополянское Урочище. Пришла ночью, когда Ражный спустившись с правила, смывал на реке кровавый пот. Сразу же бросилась в глаза её одежда, по-цыгански пёстрая, яркая — толстый свитер, расшитый серебряными цветами, длинная красная юбка с разрезами по бёдрам, цветастая, старинная шаль на плечах. Камуфляж, в который обрядил её после воскрешения, оказался выстиранным, отглаженным и аккуратно сложенным в пакет, откуда торчал топор и выпирал охотничий нож.
Особенно нелепо выглядели изящные, золотистые и светящиеся в темноте туфельки на высочайшем каблучке. На удивление, Миля не разучилась в них ходить и как-то ножку, расшлёпанную за год босой жизни, втиснула…
Наверное, ей хотелось выглядеть красиво, эффектно…
— Я пришла, — сообщила она торжественно. Ражный вышел из воды, растёрся полотенцем.
— Вижу… Как ты себя чувствуешь? После воскрешения?
— Будто заново родилась. Другим человеком…
— Постарайся не растерять это ощущение, не делай старых ошибок, — по-отцовски назидательно посоветовал он.
— Наверное, ты не понял… Я пришла к тебе, Вячеслав.
Он остановился, посмотрел ей в лицо и вдруг отметил, что цыганская пестрота ей идёт, особенно старинная шаль. Широко открытые, доверчивые глаза её лучились в полумраке, чуть подрагивали губы.
— Что скрывать, в общем-то я ждал этого часа, — признался он. — Не хотел и ждал… Даже звал иногда.
— Почему же прогонял?
— Вспоминал суженую, — он взял из её руки тяжёлый пакет с вещами и пошёл, но Миля обогнала, забежала вперёд.
— Ты никогда не говорил о невесте…
— Не хотел с тобой говорить…
— И кто же она? Почему не женишься?
— Там есть проблемы, — уклонился от ответа. — Это очень хорошо, что ты пришла сейчас, сегодня. Я послезавтра уеду.
— К ней?
— Нет, по делам…
Она не отставала, все время забегала вперёд — каблучки путались в траве.
— Суженая — это невеста, определённая судьбой, да? Или судом?
— Не знаю. По-моему, это одно и то же.
— А ко мне старичок приходил, с бородкой и в очках, — вдруг сообщила она. — Грибы в лесу собирал и заблудился… Я его вывела к тебе на базу.