Волчья каторга

Сухов Евгений Евгеньевич

— Ага, понимаю… То есть тебе нужно выяснить, есть ли у этих братьев и прочей родни алиби на день убийства, которым ты сейчас занимаешься? — спросил начальник московского сыскного отделения.

— Именно так, Владимир Иванович, — подтвердил Воловцов.

— И сколько ты мне даешь времени на сбор такой информации? — поинтересовался Лебедев.

— Сутки, — на полном серьезе ответил Иван Федорович. — Завтра в это же время я подойду. И, надеюсь, ты меня осчастливишь…

— Надейся, ну-ну, — пробормотал Лебедев, уже решая для себя, кого он загрузит поручениями, полученными от своего нового друга…

Воловцов и Лебедев были знакомы всего-то чуть более трех

недель. Их знакомство состоялось тринадцатого сентября, когда Иван Федорович решил наведаться к начальнику московского сыска, поскольку Лебедев в декабре прошлого года подключался к ведению чрезвычайно запутанного дела о двойном убийстве в Хамовническом переулке и самолично допрашивал всех подозреваемых. Воловцов надеялся, что начальник сыска поделится с ним информацией, которая, возможно, не вошла в следственные материалы почти годичной давности. К тому же Ивану Федоровичу было интересно и крайне не лишне знать, что главный сыскарь Москвы думает об этом деле и его фигурантах.

Тогда Лебедев был полностью погружен в расследование, связанное с взрывом самодельной бомбы на Малой Ордынке, в результате чего изготовитель бомбы был разорван в куски. Путем сложения остатков тела и сложнейшего опознания неудачным изготовителем бомбы оказался член боевой организации эсеров Зигмунд Гаркави. От него цепочка потянулась к бывшему руководителю организации Герши Гершуни и одной из основательниц партии социалистов-революционеров Екатерине Брешко-Брешковской. Встал вопрос: для кого именно готовилась очередная бомба эсеров? Этот вопрос не давал Владимиру Ивановичу Лебедеву покоя ни днем, ни ночью…

Путем сложнейшей комбинации была выманена в Москву из подполья и арестована известная террористка Серафима Нахапет, самолично отправившая к праотцам московского обер-полицеймейстера статского советника Никиту Кондратьевича Коновалова и частного пристава надворного советника Карима Худайкулова. Пришлось с ней основательно поработать, после чего террористка призналась, что бомба в Малом Ордынском переулке готовилась для покушения на великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора и командующего московским военным округом, убить которого боевая организация, конечно, с благословления руководства партии социалистов-революционеров, постановила еще полгода назад. А еще Серафима Нахапет призналась, что о готовящемся покушении на его высочество знал его адъютант капитан Владимир Федорович Джунковский, весьма заметный масон одной из московских лож. Лебедев как раз занимался составлением плана разработки Джунковского, когда его посетил Воловцов. Они имели одинаковый чин — коллежский советник, но, конечно, не это послужило поводом к их почти мгновенной дружбе. Оба служителя закона были честны, прямолинейны, и оба, как выяснилось из последующего разговора, склонялись к версии, что убийцей супруги и дочери главного пивовара Хамовнического медопивоваренного завода Алоизия Осиповича Кара является его младший сын Александр.

Второй визит к Лебедеву Иван Федорович нанес двадцать девятого сентября, вечером. У него оставались в запасе лишь ночь и следующий день из недели, отпущенной ему окружным прокурором московской Судебной палаты действительным статским советником Завадским на расследование этого убийства. После чего должно было последовать отстранение его от дела и перепоручение ведения расследования другому судебному следователю. Но Воловцов придумал план, как взять убийцу с поличным. И привлек к исполнению этого плана Лебедева. У них все получилось, после чего приятельские отношения мгновенно перетекли в дружеские…

Второго

октября, как и было обговорено, Иван Федорович снова заявился к Лебедеву. Начальник московского сыска принимал в это время отчет от одного из своих агентов, поэтому Воловцов решил подождать его завершения в приемной. Через четверть часа агент покинул кабинет главного московского сыскаря, и судебный следователь Воловцов вновь предстал перед Лебедевым.

— Слушай, у меня такое впечатление, что ты так и не покидал моего кабинета со вчерашнего дня, — глядя на него, улыбнулся Владимир Иванович. — Прямо прописался в нем… Может, в секретари мои поступишь? А что, из тебя получится вполне дельный секретарь…

— У тебя уже есть секретарь, — ответил Воловцов. Судя по настроению Лебедева и по тому, как встретил сыскарь судебного следователя, вчерашняя просьба, похоже, была исполнена. — И у меня к тебе встречное предложение. Давай, я тебя в помощники к себе возьму. Знаешь, есть вакансия. А что, малый ты проворный, весьма смышленый, мне как раз такого не хватает…

— Смышленый? Проворный? — густо хохотнул Лебедев. — Что ж, благодарствуйте за приглашение, господин судебный следователь по наиважнейшим делам. Токмо ведь его обдумать малость надоть. — Владимир Иванович слепил простецкое лицо и стал похож на деревенского парня. — А оклад жалованья какой положите, господин хороший?

— Не обижу, — рассмеялся Воловцов.

— Ну, и я тебя обижать не собираюсь. Просьбу твою выполнил, хотя, честно признаться, было непросто. Едва успел к твоему приходу…

— Так я в тебе и не сомневался, Владимир Иванович, — произнес Воловцов. — Знал, к кому стоит обращаться.

— Спасибо, Владимир Иванович, — ответил Лебедев, пододвигая к нему несколько листков бумаги. — Вот отчеты по интересующим тебя личностям. Всего — девять человек.

— Ты — маг и волшебник, — с нотками благодарности проговорил Иван Федорович.

— Что есть, то есть, этого не отнять, — кивнул Лебедев и серьезно посмотрел на Воловцова: — Работай, следователь… 

Глава 5. Милосердная, или Кандальный этап

В этапную партию арестантов сбивали в Таганской пересыльной тюрьме. Каждые две недели выходила из ворот Таганки под главенством конвойного офицера и команды солдат партия арестантов. Впереди шли каторжане в кандалах, посередке — переселенцы, скованные по рукам цепью по четверо, зато без ножных оков, за ними — женщины, тоже скованные по рукам, а в самом конце — длиннющий обоз с больными и женами с детьми, что следуют за своими мужьями да отцами на сибирское поселение. По бокам, спереди и сзади колонны следовали конвойные солдаты, хмурые, как и сами арестанты: чай, тоже на каторгу идут, только колодники — за дело, а солдаты — по службе… Таковой порядок установлен был еще со времен Александра Благословенного и с той поры являлся неизменным и обязательным, как восход солнца…

Партию колодников тотчас окружала толпа зевак, и бывалые из арестантов зачинали милосердную старинную песню, от которой не у одних баб да стариков, что стояли в толпе, наворачивались слезы…

Милосердны наши ба-атюшки-и,

Не забудьте нас нево-ольнико-ов,

Заключенных, Христа ра-ади!..

Нет более тоскливой песни на Руси, где от сумы да тюрьмы зарекаться не положено и не след, ибо незнамо, как все может обернуться. Эта песня выстрадана в сердцах арестантов, и отзывается она в любом русском сердце, не очерствевшем и всепонимающем, что такая беда может приключиться со всяким, в том числе и с ним…