Волчья сотня
Шрифт:
По дороге Борис вспомнил, что обещал зайти на квартиру к Алымову, и с сожалением повернул в сторону от дома.
Петр тихонько окликнул его из раскрытого окна. В комнате было темно, только мерцал огонек папиросы.
– Я уж думал, что ты спишь. – Чтобы не будить хозяев, Борис влез прямо в окно, такой способ стал для него привычным.
– Поздненько возвращаешься от дамы, – усмехнулся Алымов.
– Ты ревнуешь, прямо как полковник Азаров, – рассмеялся Борис.
– Ничуть я не ревную, – с какой-то
– Что так? – удивился Борис. – Ты всего на два года старше меня, природа своего требует…
– Противно все, – процедил Алымов, – война все перевернула с ног на голову, жизнь рушится, а сегодня в ресторане дамы в бриллиантах сидят как ни в чем не бывало. Делают вид, что ничего не случилось, что им весело, как прежде. И ведь притворяются все! Ведь нельзя забыть, что случилось. А так пир во время чумы какой-то получается. А тогда зачем приличия соблюдать? Делай что хочешь!
– Многие так и делают…
– Вот именно. Я и говорю, что все противно.
– На фронте тебе легче? – осторожно спросил Борис.
– На фронте… – Алымов сердито затянулся потухшей папиросой. – Красные после каждого поражения устраивают децимации, то есть каждого десятого – к расстрелу.
– Я знаю, – кивнул Борис.
– Ты знаешь, а я видел! – крикнул Алымов. – В Добрармии этого не делают, якобы должны драться за идею. Какую только, непонятно.
– М-да, еще офицеры – понятно, а за какую идею воюют солдаты?
– Сказать тебе? – зло прошипел Алымов. – Весной только бой кончился, стояли мы возле Серпуховской. И вот подъезжает ко мне ротмистр и говорит, чтобы я дал своих, с батареи, чтобы пленных махновцев расстреливать. Я говорю: мои расстреливать не пойдут! А он так усмехнулся и говорит, что сам их спросит. И что ты думаешь? Все как один согласились! Вот тебе и идея. – Он прошипел сквозь зубы ругательство.
– Ты что же, с шестнадцатого года на фронте – и никого не убил? – усмехнулся Борис.
– Да не валяй ты дурака! – Алымов грозно блеснул в темноте глазами. – Одно дело – в бою убить человека, который такой же, как ты, боец. А совсем другое – самому вызваться расстреливать безоружных пленных.
– Я понимаю.
– Ничего ты не понимаешь! Зачем ты вообще приехал?
– Я на службе, – растерялся Борис.
– Ты думаешь, я не понял, зачем ты просил познакомить тебя с товарищами? – Алымов бросил догоревшую папиросу в окно и немедленно закурил другую. – Тут и ребенок поймет, для чего приехал полковник Горецкий, его видели в контрразведке. А ты, значит, действуешь как бы изнутри.
– Полковник Горецкий приехал по очень важным делам, – отчеканил Борис, – нам с тобой о них знать не положено. Заодно его попросили решить одну задачу – каким образом погибли полторы тысячи солдат и офицеров? Ты не задумывался об этом, ведь результаты рейда всем известны.
– Я очень жалел, что меня не взяли в тот рейд, – горько произнес Петр, – погибнуть в бою, и пусть все провалится в тартарары,
– Там не было боя, – жестко произнес Борис, – там была бойня. И ее устроил кто-то из пятерых. Полковник Горецкий оторвет мне голову, – добавил он, помолчав, – я выдал служебную тайну. Но помоги мне, Петр, дело очень сложное.
– Я не могу, – Алымов неприятно усмехнулся, – честь офицера…
– А я могу? – Борис подскочил к нему и встряхнул за ворот. – А один из пятерых мог спокойно отправить на смерть полторы тысячи человек? Ради чего?
Они долго молчали.
– Честь офицера, – процедил наконец Борис. – Мне показалось, у тебя не осталось иллюзий.
– Ты прав, – согласился Алымов, – ты меня убедил. Что ты хочешь, чтобы я сделал? – устало промолвил он. – Я ведь уже познакомил тебя со всеми, даже с полковником Азаровым. Ты что думаешь: стоит посмотреть на них твоим орлиным, проницательным взором, и сразу прочтешь их мысли?
– Нет, разумеется, я отнюдь не обольщаюсь. Человек, которого я ищу, очень умен. Но возможно, ты, хорошо зная каждого из них, заметил какие-то странности в поведении, несоответствие слов и поступков…
– Ты хочешь, чтобы я тебе докладывал как филер? – Алымов смотрел на Бориса презрительно сузившимися глазами.
– Вспомни о полутора тысячах, – в свою очередь, рассердился Борис. – И если мы его сейчас не остановим, что он еще натворит?
– Да, и чем выше его чин, тем больше вреда он сможет принести, – задумчиво проговорил Алымов.
– Ты имеешь в виду полковника… – полуутвердительно начал Борис.
– Да, но я… ни в чем не уверен. Дело в том, что он… один раз я заметил… – Внезапно Алымов вскочил, обхватив голову руками. – Ты соображаешь, что мы делаем? Полковник Азаров – боевой офицер, служил в царской армии, служил верно, наконец, участвовал в корниловском походе! А мы его…
– Хватит! – жестко произнес Борис. – Либо ты мне помогаешь, либо я ухожу и считай, что нашего разговора не было. Мне надоели твои метания. Прямо как гимназистка: ах, идти к нему завтра на свидание на большой перемене или это будет неприлично! Если ты уверен, что полковник Азаров чист, как ангел, так пришей ему крылышки!
– Ладно, – неожиданно согласился Алымов, – ты прав. Про остальных офицеров я тебе ничего рассказать не могу, а про полковника вспоминаю вот что. Держится он особняком, это ты знаешь, ни с кем близко не сходится. Но как-то мы с ним разговорились совершенно случайно – он заметил, что я хромаю. Я рассказал ему о чертовом колене, он отнесся с пониманием и сказал, что у него самого иногда сильно ноет старая рана в спине. Иногда приходится даже принимать морфий. Услышав про морфий, я испугался – боюсь привыкнуть, потом не смогу обходиться без него… Но полковник успокоил меня, сказал, что, имея сильную волю, можно удержаться от частого приема и пользоваться морфием только изредка, когда уж совсем невмоготу. И еще он сказал, чтобы я обращался к нему, если станет совсем плохо.