Волчья звезда
Шрифт:
– Так ты готова разделить со мной ложе?
– Если господин этого потребует... – еле слышно пробормотала извергиня.
– Ты хочешь сказать, что сделаешь это против собственного желания? – переспросил ее волхв.
Девушка молча кивнула.
– Почему? Разве для тебя не лестно было бы стать наложницей человека и, может быть, родить от него ребенка?
На этот раз девушка отрицательно помотала головой.
– Почему?! – снова спросил Ратмир и, шагнув к девушке, двумя пальцами приподнял за подбородок ее опущенную голову. – Смотри мне в глаза и рассказывай!
Голос волхва звучал
Лицо девушки было запрокинуто кверху, однако опущенные ресницы по-прежнему прикрывали глаза. Не пытаясь освободиться от упертых в ее подбородок жестких пальцев, она негромко заговорила:
– Если я потеряю девство до брачного обряда, от меня отвернутся все родственники, а отец проклянет... Так будет, даже если я сама ни в чем не буду виновата... Господин тоже не женится на мне – зачем ему, многоликому, жена-извергиня!
– А если я официально признаю тебя своей наложницей? – все тем же жестким тоном спросил Ратмир.
– Вы попользуетесь мной некоторое время, а потом выбросите, как ненужную вещь, – не открывая глаз, проговорила девушка. – А мой позор останется со мной!
– Почему обязательно – выброшу?! – Волхв презрительно приподнял правую бровь. – Я отпущу тебя домой и дам богатое приданое!
– Даже с самым богатым приданым никто не согласится принять на себя мой позор...
Молоденькая извергиня старалась говорить спокойно, но в ее голосе уже чувствовались едва сдерживаемые слезы.
Ратмир наконец-то отпустил ее подбородок, и она тут же снова опустила лицо.
– Значит, постель человека для вас теперь считается несмываемым позором? – медленно проговорил он и замолчал, словно ожидая ответа на свой вопрос. Однако девушка стояла тихо, почти не дыша. – Да, я действительно очень давно не был дома, не был в стае... Тридцать восемь лет назад извергиня, взятая в наложницы и родившая дитя от человека, считалась у извергов очень достойной женой...
Девушка продолжала молчать, уставившись в пол. Ратмир медленно вернулся к кровати, уселся на покрывало и устало произнес:
– Можешь идти, мне больше ничего не надо.
Девушка быстро метнулась к выходу, но была остановлена в дверях властным окриком:
– Стой!
Она замерла, а волхв спокойным, даже каким-то ласковым голосом спросил:
– Как тебя зовут?
– Мила... – негромко ответила извергиня, повернувшись лицом к волхву, и он снова увидел быстрый взгляд, брошенный ему в лицо из-под взметнувшихся темных ресниц.
Ратмир лениво взмахнул рукой:
– Ступай, Мила, и прикрой за собой дверь поплотнее...
Девушка немедля выскочила за порог и аккуратно без стука закрыла дверь.
«Вот еще одно доказательство изменений, пришедших в Мир, – устало подумал Ратмир. – Извергини уже не считают честью забеременеть от... многоликого, как все еще думает мой дорогой братец! И неизвестно, что случится, если он пошлет своих волков по деревням извергов!.. Но значит – и я ошибаюсь, добиваясь хоть какого-то равенства для извергов, какой смысл давать права людям, рожденным извергинями, если для извергов ребенок от человека ненавистен, если он – „несмываемый позор“ для его матери! Но самое страшное, что и это изменение в Мир привели мы сами... Вернее, наша жестокость,
Он встал с кровати, медленно разделся, аккуратно повесил свою темную хламиду на вбитый в стену деревянный костыль и забрался под прохладное покрывало. Сон к нему пришел не сразу.
Ранним утром следующего дня, задолго до восхода солнца, когда город только готовился к пробуждению, на тихой улочке слободы горшечников появились двое всадников. Княжьи ратники из старшей дружины, высокие, статные, широкоплечие мужи, были одеты в одинаковые темно-серые рубахи с приколотыми справа бронзовыми бляхами в виде волчьих голов, зимой скреплявшие ворот плаща, такие же темно-серые порты, высокие черные сапоги. На их головах красовались плоские, прикрывающие уши, картузы. Оружия в их руках не было, да здесь оно им и не было нужно.
Дружинники уверенно направили лошадей к домику старого Ерохты и, остановившись у калитки, спрыгнули на землю. Один из них остался около плетня, держа лошадей под уздцы и зорко поглядывая по сторонам, а второй небрежным пинком распахнул калитку и вошел во двор. Не доходя нескольких шагов до дверей хатки, он зычно гаркнул:
– Эй, хозяин, дверь открывай!
Дверь распахнулась в тот самый момент, когда подошедший дружинник уже собирался повторить свой небрежный пинок. На пороге стоял дед Ерохта, щурясь со сна и пытаясь разобрать, кто это так бесцеремонно орет. Разглядев княжьего ратника, он попытался поклониться, но тот, грубо толкнув старика внутрь хатки, рявкнул:
– Ну, где тут у тебя малец прячется? Давай его сюда!
– Не прячется у меня никакой малец, – растерянно пробормотал дед. – Внук только со мной...
– Вот он-то нам и нужен! – неожиданно весело гоготнул ратник.
Из тряпок, наваленных в темном углу хаты, вынырнула белая детская голова. Широко распахнутые, будто бы и не спавшие глаза уставились на ратника.
Тот, увидев мальчонку, одним прыжком оказался рядом с кучей тряпья и выдернул из нее Вотшу. Подняв ребенка на вытянутых руках, ратник довольно ухмыльнулся:
– Тот самый...
– Зачем вы его забираете?.. – забормотал за его спиной старый Ерохта. – Он же ничего не сделал, многоликий сам с ним заговорил...
Дружинник прижал мальчика к груди и повернулся к деду.
– Мальчишка ничего не сделал, – подтвердил он слова деда и, шагнув к выходу из хаты, добавил: – Но вожак хочет его видеть, а зачем... кто ж его знает?!
Когда дружинник с ребенком на руках вышел во двор, у плетня уже кучковалось десятка два слобожан. Тихо переговариваясь между собой, они с осторожным интересом косились на стоявшего у калитки воина. Увидев Вотшу на руках дружинника, все замолчали. Ратник, стоявший у плетня, быстро вскочил в седло и развернул коня таким образом, чтоб оказаться между своим товарищем и собравшейся толпой. Второй ратник спокойно усадил мальчишку на своего коня, поднялся в седло и, придерживая ребенка одной рукой, направился в сторону княжеского замка. Слобожане молча смотрели им вслед, пока оба дружинника не скрылись за поворотом дороги. Потом все они повернулись в сторону хаты. На пороге стоял старый Ерохта и с тоской смотрел вслед увезенному внуку.