Вольер (сборник)
Шрифт:
– Гортензий, мальчик мой, что же делать? – гулко и против обыкновения в колоратурном ключе вопросила его Амалия Павловна, прижалась к нему сбоку и со спины, будто пряталась за несокрушимый утес.
Вот он уже и «мальчик мой»! Пусть от непроизвольного, смутившего дух волнения, все равно. Лишь бы прижималась. Да и бояться, скорее всего, нечего. Сейчас ситуация разъяснится. Зато у него в нынешней пьесе ведущее соло, и Амалия того не забудет. Ни его крепкое опорное плечо, ни решительную руководящую мужественность. Все это – верный первый шаг к последующему триумфальному сближению. А говорила – нет у нее нынче расположения в настроении, само собой, до флирта тут далеко,
– Надо пойти и посмотреть самим. И первым делом сыскать хозяина сего гостеприимного дома. Еще можно покричать а‑у‑у! Вдруг отзовется, – попытался он разрядить нехорошо сгустившуюся атмосферу убогой шуткой. Но теперь любая сойдет.
– Не надо кричать, – прошептала Амалия Павловна и прижалась к его боку еще тесней.
А вот это скверно. Она лучше моего знает. Ты ли сам последнюю минуту не ощущал разве? Куда подевалась твоя собственная сверхчувственная интуиция? Не ей ли ты хвастал всегда, а перед дамами особенно? Никуда не подевалась, тут как тут, пихает тебя, как бес в ребро, а ты все о грезах любви. Возьми себя в руки, Гортензий! Он и взял.
– Как угодно. Я пойду впереди, а вы уж – за мной. Но если хотите, можете остаться тут. Даже лучше вам будет остаться, – предложил он своей побледневшей до истонченной синевы спутнице. Не кривил душой, а в самом деле думал, что лучше ей остаться. Его личные, идущие из глубины ощущения остерегали его. Мерзкий, лапчатый холодок прошлепал по безнадежно вспотевшей вдруг спине, а на закаменевшую шею уже уселся нагло маленький и жуткий зверек по прозвищу «ей‑ей, паника!». Гортензий с трудом его согнал с захваченной позиции.
– Нет, я с вами. Не оставляйте меня, пожалуйста! – плаксиво попросила Амалия Павловна, и не хотела раскисать, но очень уж скверно сжало ей сердце. Не предчувствием даже, а какой‑то постфактум катастрофой, что только свершилась и дала о себе первое знамение.
– Тогда вот что, – прямолинейно и строго указал ей Гортензий. – За мной держаться неукоснительно. Ни вздохов, ни ахов. Чуть что – вы в тот же миг вплотную за моей спиной и не высовываться. Пока не разберемся в произошедшем.
Так и пошли, больше ни о чем не сговариваясь. Гортензий на ходу перебирал в уме возможные версии случившегося. Кроме прежней, о недисциплинированных экспериментах с системой домашнего жизнеобеспечения, их было ровным счетом ноль. Это не принимая во внимание фантастического предположения о начавшейся войне параллельных или нижестоящих субатомных миров. Или еще более неправдоподобного – вдруг студиозусы из пресловутого «Тахютиса» рехнулись совсем на почве всевозможных каверз и сшутили другую шутку с бывшим заказчиком. Кстати сказать, вторая вероятность была куда ниже первой. Городских студийцев он неплохо знал, как и то, что это все, в общем, невинные хохмачи: ладно таблицы, но чтобы чужих смотрителей ломать? Нет, не годится.
Очень старый дом – исключительная приватность. И в плане упрощенно‑примитивный. Иначе изба. На курьих ножках, или на твердофундаментной основе. Такой и вправду не перестроишь, такой подчистую сносить надо, коли надоест в нем жить. Раритет, и не говори. Зато ориентироваться можно с закрытыми чакрами, ха‑ха! Это в его, Гортензия, норе сам архигений‑архитектор Кито‑Буланвилье не разберется, а ногу сломит. Сегодня гостиная, а завтра, глядишь, псевдоглетчерный ледник. И все в свободном полете. Ага, фамильный зал для приемов, наверное,
Едва прошли мимо портретов, как за спинами их явственно различимым стало некоторое шуршание и назойливое воздушное волнение. Обернулись. Вот‑те раз! Наиобыкновеннейший чистильщик «серв» крадется по пятам, ему‑то что надо? Никто не пачкал и не мусорил, Гортензий приказал ему, чтобы ступал прочь. Вернее, катился, или, еще точнее, шебуршил обратно всеми своими текучими гипероновыми ложноножками. Но «серв» неожиданно ослушался. И что еще неожиданней, стал явно теснить их в боковой проем, чуть ли не угрожающе ворча.
– Ладно, ладно, – на всякий случай согласился с ним Гортензий. Конечно, он не испугался дурацкого гиперонового чучела, но и выяснение отношений заняло бы много времени. Эти старобытные «сервы» штука прочная, без потопролитного боя их не уделаешь. И потом, за этим они же и шли. Вдруг укажет нужную сторону в направлении?
Амалия Павловна цепкой, но и дрожащей рукой впилась в его локоть. Со спины ей было неудобно, да и не безопасно теперь держаться, поэтому Гортензию пришлось позволить ей переместиться по левую руку от себя. Правая пусть будет на всякий тотальный случай свободной. Любовные глупости уже не коснулись его сознания, слишком хорошо он понимал – происходит нечто совсем неординарное. Амалия сейчас бы уцепилась и за корявое дерево, если бы это могло ее успокоить.
«Серв» буквально впихнул их обоих в гротескно, под архаично‑критский стиль, оформленную столовую. Все прочее, отмеченное в пребывании и происходившее, Гортензий увидал и воспринял разом спонтанно, с ускоренной временно́й передачей, словно бы произвел мгновенную молекулярную съемку пространства. И вышли следующие кадры. Затянувшаяся тотчас за ними дверная блокировка. Замерший в готовности (к чему?) чистильщик «серв». Седой мужчина, сугорбо сидящий на вытесанном из натурального туфа неудобном табурете с детской книжкой‑коробкой на коленях. Тело, явно человеческое, лежащее на голом алебастровом столе, поверх укрытое термоохлаждающей зябко‑белой скатертью. (Укрытое вместе с головой!) Будто поданное в виде замороженного кушанья.
– С кем имею честь? – для начала вполне вежливо, первым осведомился у седого Гортензий. Вместе с тем стиснул пульсирующую нервно ручку Амалии Павловны, мол, говорить буду я.
Она и не подумала ему перечить.
Седой, и как оказалось, сильно старый человек поднял лохматую, неаккуратную голову. Будто прежде не замечал вошедших и будто бы не он отдал чистильщику повеление отконвоировать их обоих в эту люто‑каменную столовую. А впрочем, вдруг и не он? Гортензий предпочитал надеяться на хорошее. Тогда что же? Восстание домашних роботов? Как говорили в глухую старину – хрен редьки не слаще. А мед – бланманже не горше, добавил он от себя.