Вольф Мессинг
Шрифт:
Так как завещания Вольф не оставил, мы, близкие его друзья, высказали пожелание, чтобы эти деньги пошли на памятник ему. Но юристы объяснили нам, что по закону эти деньги принадлежат теперь государству. Как будто государство и так не было в долгу перед Вольфом за весь тот доход, который собирали благодаря ему! Когда эта мрачная процедура закончилась, мы подписали документы и с облегчением удалились. Но на этом наши мытарства не кончились. Вскоре меня и других друзей Вольфа вызвали на Лубянку.
Каждому задавали один и тот же вопрос: что стало с драгоценностями, которые Мессинг контрабандой провез в страну? Куда делось его знаменитое кольцо? С каждым днем, если судить по словам следователей, оно набирало вес. Был произве
Проходили годы, но мысль поставить памятник Мессингу не покидала меня. Валентина Ивановская написала письмо в Министерство культуры. Ответ был таков: да, памятник следует поставить, и далее ничего конкретного. Потребовалось бы две тысячи рублей, но это не было камнем преткновения. Казалось, кто-то постоянно пытался расстроить наши планы. Мы продолжали атаковать Министерство культуры просьбами, однако безуспешно.
Как правило, после смерти творцов остается наследие, некие материальные свидетельства их таланта. Так, после художника остаются полотна, после композитора — партитуры. Даже садовник после себя оставляет дерево или куст, который посадил своими руками. Но какие следы в этом мире оставляют колдуны, медиумы или парапсихологи? Те, чей талант состоит в том, чтобы видеть невидимое и слышать неразличимое на слух?
Даже сегодня, когда прошло уже много лет после смерти Мессинга, я не могу смириться в душе с такой несправедливостью. Он заслуживает, чтобы о нем помнили. Я могу только догадываться, какая сила все время мешала увековечиванию его памяти. Может, и сам Вольф догадывался об этом, но эту тайну он унес с собой в могилу. Мои подозрения основываются на его собственных словах.
Перед смертью Вольф часто перечитывал письмо из Израиля, описывавшее тамошнюю жизнь. В начале 70-х годов первые потоки евреев устремились из Советского Союза на историческую родину. Близкие друзья интересовались у Вольфа, почему он сам не уезжает.
— Ты знаешь, что вы с Сашей уедете, — сказал он, — и Саша станет врачом в Соединенных Штатах. Я сказал это тебе, когда Саше исполнилось десять лет. Я знаю, что ты не веришь мне, апеллируя к тому, что не сможешь оставить мать, ну и все такое. Но не будем больше об этом. Ты уедешь в 1978 году. Что касается меня, им легче будет избавиться от меня, чем разрешить мне уехать.
Мессинг сказал это абсолютно спокойным тоном. Он никогда не заговаривал о возможности получения приглашения из Израиля, так же как даже не заикался о визите, скажем, в Болгарию в качестве туриста или на свою родину. Это меня удивляло. В конце концов, первые сорок лет он провел в постоянных разъездах по всему миру. Я предполагала, что ключ к ответу на этот вопрос хранится на Лубянке или даже за Спасскими воротами Кремля.
Предсказания Вольфа Мессинга сбылись. В 1978 году мы с сыном покинули Родину и поселились в Детройте. Я взяла с собой только несколько вещей, напоминавших мне о дружбе с Мессингом. Мой сын окончил медицинскую школу в Огайо и стал врачом. Мой приемный сын Владимир остался в Советском Союзе.
Иногда я открываю буфет и достаю одну из двух чашек, из которой пили чай Вольф с женой, и наполняю ее чаем «Липтон», как бы смешивая прошлое с настоящим.
Я считала, что у Вольфа не осталось родственников, но недавно мы узнали, что его племянница Марта Мессинг, прошедшая через нацистские концлагеря, бежала вместе с русскими в Аргентину, где и живет по сей день. Но так как в стране, где он похоронен, не осталось ни одного человека, на которого можно было бы зарегистрировать могилу Мессинга, этот сертификат — самая мрачная реликвия — до сих пор хранится у меня.
В заключение хочется привести слова самого Мессинга, его рассуждения по поводу предстоящих выступлений и раскрыть чувства, которые он переживал каждый раз.
«Сегодня мне предстоит выступить с очередным сеансом моих «Психологических опытов». Мне предстоит выйти в зал, где сидит почти тысяча человек и все смотрят на меня. Мне надо захватить этих людей, взволновать и удивить их, показывая им мое искусство, которое большая половина из них считает чудесным, удивить и в то же время, не разочаровывая, убедить их, что ничего чудесного в этом нет, что все это делается силой человеческого разума и воли.
А ведь это совсем не легко — выйти одному в зал, где на тебя устремлены тысячи глаз: недоверчивых, сомневающихся, бывает, и просто враждебных, — и без сочувствия, без поддержки, во всяком случае, в первые самые трудные минуты, выполнить свою работу.
Психологические опыты — это моя работа, и она совсем не легка! Мне надо собрать все свои силы, напрячь все свои способности, сконцентрировать всю свою волю, как спортсмену перед прыжком, как молотобойцу перед ударом тяжелой кувалдой. Мой труд не легче труда молотобойца и спортсмена. И те, кто бывал на моих психологических опытах, иной раз видели капли пота, выступающие у меня на лбу…
Сегодня мне выступать… И задолго до начала выступления, когда зрители только еще начинают думать о том, что вечером они встретятся со мной, я уже там — в этом большом, пока еще пустом зале, где должна состояться наша встреча. В раздевалке висят одинокие два-три пальто. Уборщицы возятся с пылесосами, завершая очистку зала… Администрация занимается текущими делами. Я прохожу в артистическую комнату и закрываю за собой дверь… Мне надо побыть одному».
Вольфу Мессингу приходилось выступать в разных местах и соответственно перед разными аудиториями. Его зрители были молодые и пожилые люди, мужчины, женщины, юноши, девушки. Инженеры и бухгалтеры. Ученые и металлисты. Военные. Строители. Горняки. В годы войны зал был битком набит людьми в одноцветной защитной форме — ни одного голубого или белого пятнышка девичьего платья не удавалось увидеть. На дальних стройках Сибири зал заполняли преимущественно люди в комбинезонах. Они приходили сюда прямо с работы — бетонщики, плотники, сварщики, бульдозеристы… На целинных землях в зале не найти было ни одной седой или лысой головы — сплошь молодые улыбающиеся лица. И со всеми надо было найти контакт. Но всегда он сидел перед выступлением в полном одиночестве, собираясь с силами и представляя себе их — этих людей, с которыми в этот вечер ему предстояло встретиться.