Вольфганг Амадей. Моцарт
Шрифт:
Через несколько дней после премьеры «Дон-Жуана» Моцарт в очередной раз потчует Йозефу галантными комплиментами, уверяя её в своей вечной преданности. А она вдруг заявляет, что не склонна слишком-то верить его словам. Допытываясь, в чём причина обидного для него недоверия, Моцарт слышит в ответ, что она до сих пор тщетно ждёт обещанную им арию.
Схваченный, как говорится, за руку, Моцарт своей забывчивости признавать не желает и оправдывается: он-де написал уже несколько арий, но все они малоудачны, недостойны божественной Йозефы. Однако текст арии у него всегда при себе, он ждёт минуту вдохновения! В доказательство достаёт из кармана камзола тоненькую книжечку со стихами итальянских
— Которые же из них предназначены для меня?
— Это до поры до времени останется тайной композитора.
— А угадать сама я могу?
— Пожалуйста! Времени у вас вдоволь — до нашего отъезда.
Утром накануне отъезда — это третьего ноября, день, когда осень прощается с ними последним тёплым дождиком, — Душеки приглашают Констанцу и Вольфганга Амадея прокатиться в Бертрам ку, куда композитор после завершения «Дон-Жуана» не наезжал ни разу. Разумеется, это предложение принимается. Пока Франц Душек, развлекая гостей, прогуливается с ними по аллеям сада, Йозефа идёт в дом, чтобы распорядиться по кухне. Некоторое время спустя она спускается с крыльца очень весёлая и прямиком направляется к Моцартам, крича Вольфгангу Амадею издали:
— Представьте себе, нашей Бабетточке не понравился «Дон-Жуан». Ай-ай-ай, Моцарт! Что же это получается? Что вы натворили?
— Я?.. — в недоумении переспрашивает Моцарт.
— Ты говоришь загадками, Пеперль, — замечает её муж.
— Ладно, слушайте: Бабетгочке непременно хотелось увидеть и услышать «Дон-Жуана». Оно и понятно, ведь он большей частью создавался под её присмотром. Она прихорашивается и отправляется в Прагу. Но о ужас! Все билеты проданы. Стоит она грустная-прегрустная. И вдруг появляется учтивый пожилой господин, который приглашает её в свою ложу. Любопытство победило её застенчивость. Итак, она почти всю оперу проводит в ложе благородного кавалера, пытавшегося в антрактах любезно её развлекать. Правда, она почти ничего не понимала, потому что он плохо говорит по-немецки. Потом он вдруг говорит ей, что опера заканчивается и пора уходить. Приглашает её поужинать с ним в гостином дворе, на что она из чувства благодарности соглашается.
— А-а-а! Понятно! — вырывается у Моцарта. — Это был не кто иной, как Казанова.
— Это вы так думаете, дорогой друг, но наша Бабетточка насмерть стоит на том, что это был Дон-Жуан собственной персоной. И он хотел совратить её! Сначала он показался ей очень привлекательным, но потом девушку охватил настоящий ужас. Дождавшись мгновения, когда её спутник куда-то вышел, она сорвалась с места и убежала. Здесь она появилась далеко за полночь. Её бьёт лихорадка, температура высокая. И хотя после той встречи прошло целых шесть дней, она всё ещё не пришла окончательно в себя и без конца твердит, будто негодяй Дон-Жуан, этот дьявол в образе человеческом, хотел утащить её в ад. Я, конечно, постаралась, как могла, объяснить отцу и Бабетгочке, что всё это вздор и самовнушение. Похоже, моё красноречие возымело действие; на прощанье она улыбнулась мне, а когда девушка улыбается, страшное для неё уже позади. Для меня, во всяком случае, было любопытно узнать, дорогой маэстро, как образ Дон-Жуана может подействовать на воображение чистой и наивной девчушки... А теперь давайте-ка прогуляемся ещё немного на солнышке, пока оно не зашло. Поднимемся лучше всего на вершину холма, оттуда такой вид открывается!..
Сказано — сделано. Во время прогулки все продолжают обсуждать странное происшествие. Франц Душек склонен видеть в нём яркий пример магии музыки, а Моцарт предпочитает не высказываться по этому поводу и думает: «А Казанова не так-то не прав, опера производит
Вот они наконец и на вершине холма, где стоит павильон, окна которого закрыты ставнями. В этом круглом строении есть что-то таинственное, идущее от средневековых башен. «Как странно, — думает Моцарт, — что я ни разу не забрёл сюда. Это просто идеальное место для созерцания и для сочинения музыки!» Он с любопытством разглядывает павильон.
— Прошу вас, входите, маэстро, — приглашает его Йозефа, открыв дверь.
Моцарт следует её приглашению и оказывается в помещении, как бы предназначенном для священнодействия; с потолка свисает тяжёлая люстра с горящими свечами, освещающими круглый стол, у которого стоит удобное кресло. Он оглядывается и, к своему удивлению, замечает, что он здесь один, за ним никто не вошёл. А ещё он видит на столе чистую нотную бумагу, чернила и гусиное перо. И книжечку стихов, которые он дал Йозефе; поверх неё записка. Моцарт берёт её и читает:
Кто в зал этот войдёт, окажется в плену И в нём пробудет, пока свой долг он не исполнит: Удовлетворит желанье жгучее хозяйки И арию в нотах для неё сочинит.На его губах играет лукавая улыбка. Хватается за дверную ручку. Дверь на замке, чего и следовало ожидать. Моцарт понимает, что выход у него в буквальном смысле один: он берёт перо и начинает писать.
Йозефа признается всем, какую шутку она придумала. Муж этой затеи как будто не одобряет. Как можно насильно домогаться исполнения своих желаний! По крайней мере, рассуждает он, сперва следовало бы хорошо закусить. Йозефа возражает: после вина и закуски эта хитрость ей не удалась бы...
На самом деле она тоже начинает беспокоиться: а вдруг Моцарта такая принудительная мера оскорбит? Но Констанца успокаивает её; такое оригинальное напоминание о невыполненном обещании никогда Вольфганга не обидит, наоборот, считает она, попав в западню, он постарается выбраться из неё самым достойным способом. Они сидят неподалёку от павильона на скамейке, болтают и наслаждаются видом осеннего ландшафта, залитого красноватым светом заходящего солнца. Как вдруг раздаётся громкий стук в закрытую дверь. Йозефа встаёт и идёт к павильону.
— Чего желает господин арестант? — спрашивает она, повысив голос.
— Выпустите меня на волю! Я свою вину искупил! — слышится из-за двери.
Ключ в замке поворачивается — и Моцарт на свободе! Он выходит из павильона с величественным видом, держа в руке исписанные листы нотной бумаги. Йозефа хочет выхватить их, но он отводит руку.
— О нет! — говорит он. — Так просто я не расстанусь с тем, что стоило мне таких трудов — да ещё в голодном состоянии! Вы получите её только при условии, что споёте её с листа. И с первого раза без единой ошибки!
Йозефа берёт ноты, быстро просматривает их. Вдруг она с несчастным видом начинает причитать:
— О Боже! Боже мой! Разве можно предъявлять такие требования к голосовой партии? Эти интервалы в анданте! Да ведь это акробатические прыжки! И до чего грустная ария... Нет, прощай, моя мечта, прощай!..
— Да, это не бравурная ария, — защищается Моцарт. — Она требует особой выразительности и высокого стиля исполнения, чем вы, дорогая, владеете мастерски. А разве может она не быть грустной, когда от мысли о предстоящей разлуке у меня уже сейчас разрывается сердце?