Вольфсберг-373
Шрифт:
Пеггец был огромным лагерем. Бараки за бараками, тысячи людей, снующих как бы без дела по дорожкам, стоящих в очередях за едой, сидящих на завалинках — молодых, стариков, женщин, детей… Казалось, что это котел, в который сливались со всех сторон люди, по заранее намеченному плану. Пеггец, Лиенц — кровавыми буквами вписаны они в летопись страданий русских людей…
Узнав о моем приходе, в комнату № 2 шестого барака приходили многие, расспросить о друзьях, о Русском Корпусе, о возможных встречах с теми, кого по
К ночи майор пригласил на короткое совещание нескольких казачьих офицеров. Опять я должна была рассказать о всем виденном и слышанном. Как это ни странно, но и они не приняли моих слов всерьез. Все уже знали о предстоящей «конференции» с англичанами и верили в благополучный исход.
Мы сидели до зари. Строили разные планы. Майор хотел во что бы то ни стало вернуться в расположение отряда «Варяга». Раньше он не знал, где он находится, но теперь с правом мог требовать пропуска в Каринтию, в местечко. Тиг ринг. Бензина в «Опеле» было мало, но Анатолий Г. заверил нас, что мы «сумеем обернуться» до Лиенца и обратно.
Часов в девять утра мы поехали к Доманову. Его мы в штабе не застали. Нам сообщили, что генерал, вместе со всеми офицерами штаба, отправился на православное богослужение, для которого была уступлена инославная церковь.
Мы подъехали к собору, решив подождать выхода генерала. До нас долетало стройное, торжественное пение, возгласы священника и слабый запах ладана. Ждать пришлось долго. Мы поставили машину под густой тенью цветущих каштанов, и я совершенно незаметно для себя задремала. Проснулась от стука автомобильной дверцы. Майор вышел и встретил выходящего Доманова. Разговор был короток. Генерал категорически отказал в выдаче пропуска или разрешении непосредственно говорить с англичанами и пригрозил, что за «самовольную отлучку из Пеггеца, без документов с его подписью, мы можем быть пойманы патрулем на дороге и попасть в весьма неприятный лагерь».
Вернулись в тягостном настроении. В Пеггеце нас нетерпеливо ожидали поручик Сергей П. и Ольга. Поручик сообщил, что, раздумав, он решил ехать на следующий день, 28 мая, на обещанную «конференцию». Это вызвало бурю протестов Ольги и желчные дебаты между майором и мной с одной стороны и поручиком П. с другой.
— Что со мной может случиться? Прежде всего я — сербский офицер, подданный Югославии. Поеду послушать, что будут говорить англичане. Вам же самим интересно!
Переупрямить П. не удалось.
Время тянулось медленно. Темы для разговоров как-то иссякли. Я ходила по лагерю и искала знакомых; ужинала у сильно приунывшего полковника Протопопова. Легли рано, но почти не спали. То и дело вспыхивали спички, и затем красный глазок папиросы говорил о том, что кто-то не спит. Спали мы все в одной комнате, и беспокойство одного, как удар электричества, переносился другим. Встали с зарей. Позавтракали консервами и чаем, который сварил в общей кухне барака Петр. Почему-то все избегали встречаться взглядами и старались говорить на незначительные темы.
Казачьи офицеры подготовлялись
— Не на смотр, а на смерть… — мрачно прогудел Анатолий, бывший подсоветский, относившийся с недоверием ко всему творившемуся и пророчествовавший, что все они едут к «гицелям в собачий ящик».
К часу дня стали прибывать грузовики. Один за другим они вкатывались в лагерь. У входных ворот, вместо одного, оказалась пара английских часовых. По шоссе, как бы случайно, один за другим проползли четыре танка…
Из бараков выходили офицеры и спокойно группировались около машин. Стоя на ступеньках кабинок шоферов, за ними внимательно следили автоматчики. Из кузовов выглядывало еще по два солдата с карабинами и ручными гранатами за поясом.
Казаки входили в машины с достоинством. Более молодые подсаживали седых бородачей, которые еще хорохорились, отталкивали от себя руки и гордо говорили, что и без чужой помощи влезут. Однако, лица у всех были серьезными. Шуток не стало. Женщины, вышедшие провожать, были сильно взволнованы. Чувствовало ли их сердце, что последний раз они видят своих мужей, отцов и сыновей?
Кто-то сказал, что видел прошедшие мимо лагеря легковые машины с генералами, а уж если генералы едут, то все в порядке. Они знают, что делают.
В лагерь ползли все новые грузовики. Образовался длинный караван. Я пошла к воротам, но была остановлена грубым окриком. Часовые мало были похожи на добродушных солдат, стоявших еще утром. Маленькие, загорелые, курчавые, в коротких штанах, оголявших волосатые кривые ножки. По их словам, всякий выход из лагеря «до конца конференции запрещен!»
Вернулись в барак. Там все еще пререкались майор с поручиком П., решившим во что бы то ни стало ехать. Поручик сбросил немецкий китель, остался только в защитной рубахе. Перебрасывая ремень прекрасной немецкой «Лейки» через плечо, он смеялся над нашими страхами и обещал привезти интересные снимки. На новую просьбу жены, он повернулся, вышел и громко захлопнул за собой двери.
— Таки полез к «гицелям», — мрачно произнес Анатолий.
Вышли вместе с Ольгой на аллею. Она, заливаясь слезами, смотрела на мужа, уже стоявшего среди офицеров на одном из грузовиков. — Останови его! — твердила она, обращаясь ко мне. — Останови его насильно!
Подошли к автоматчику и стали ему по-немецки объяснять, что вон тот, высокий офицер, не русский, а серб. Ему не надо ехать на «конференцию».
Солдат, очевидно, понял. Тыча пальцем по направлению П., он крикнул: — Хэй, ю! Югослав! Гет аут оф хир! Джамп даун!
П. спрыгнул. Его лицо было бледно от бешенства.
— Чорт знает, что такое! Бабы! Осрамили меня, можно сказать, перед всем казачеством! Прямо позор!
Внезапно, под влиянием мгновенного порыва, Ольга толкнула его и выкрикнула: — Ну, и иди, если тебе так хочется!