Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
— Один городской, другой обкомовский, — пояснил Петин и тут же позвонил, говоря в трубку тоном приказа: — Знаете, чей это телефон? Знаете? Так еще раз возьмите на учет. Телефон Акима Петровича Морева… Не слушаюсь, а «есть». То-то!
Все было бы ничего: и эта мебель, и эти тяжелые гардины на окнах, дверях, и ковры, — все было бы ничего, но, глянув на все это, Аким Морев опять, как и в первое посещение, вспомнил то, что видел за дверью квартиры, — разрушенные дома и людей — защитников Приволжска, ютившихся под обломками.
«До чего докатились: даже не понимают, что такая
— Ларину? Вот телефонная книжка.
Когда Петин покинул квартиру, Аким Морев разыскал по телефону Ларина и сообщил ему о том, что побывал на строительной площадке.
— Как же это вы без меня? И вам не стыдно? — упрекал тот.
— Да вы же заняты. Знаю!
— Ну, для вас часок нашел бы. Тем более мне завтра, например, там позарез быть.
— Академика встретил. Бахарева. Знаете? Он все и объяснил… элементарно, конечно.
— Не сожалею.
— О чем не сожалеете?
— Что не был около вас: вполне доверяю Ивану Евдокимовичу.
После краткого вступления Аким Морев очень мягко, даже робко попросил у Ларина самолет для посылки в Саратовский университет за книгами, на что Ларин охотно согласился.
Переговорив с Лариным, Аким Морев прошелся по всем четырем комнатам и вдруг почувствовал то, чего не чувствовал во всю свою сознательную жизнь: ему нечего делать. Верно, время было позднее — около двенадцати ночи, улица уже говорила по-другому. Днем она гудит, сливая в этом гудении все: рычание экскаваторов, скрип лебедок, голоса людей, гудки машин, а сейчас слышны только вздохи экскаваторов, стук молоточков каменщиков да визги тросов.
«Неужели ложиться спать? Почитать бы хоть что-нибудь. Шкафы из красного дерева, а книг нет. Лучше бы — шкафы из фанеры, но с книгами. Ну что ж? Приму душ».
Он окатился холодной водой, надел пижаму, подошел к широкой кровати, откинул одеяло. От чистых простыней льняного полотна, от подушек пахнуло той свежестью, какая бывает после того, когда белье только что выгладят.
— Чаю бы попить, — прошептал Аким Морев, раздеваясь. «Не усну», — подумал он, а когда лег, как-то затосковал от одиночества в этом огромном, на десятки километров растянувшемся по берегу Волги городе. — Да, — размышлял он, глядя на темно-серый потолок. — Сейчас люди спят или беседуют за столом в семье… А я? Я — один в этих четырех комнатах. Ах, Оля, Оля! Как ты мне нужна… Если бы… если бы ты сейчас постучалась ко мне в дверь, как встретил бы я тебя! Но тебя нет. Нет. Нет. Нет… — и все оборвалось перед Акимом Моревым: он уснул разом, как засыпают здоровяки, коснувшись головой подушки.
Книги из Саратова прибыли на второй день к вечеру. Тут были всякие: заумные, в которых ничего нельзя было понять, наивные, предлагавшие в песках Астрахани построить миллионы колодцев для увлажнения дуновения пустыни; в иных же книгах утверждалось, что засуха целиком зависит от черных пятен на солнце: «А раз нам солнце не подвластно, а подвластно богу, то остается одно — молись».
И вдруг Аким Морев усомнился в том, надо ли ему выступать, не сочтут ли коммунисты выскочкой: «Приехал, еще не осмотрелся как следует и уже «вещает».
— Не посоветоваться ли с Муратовым? Вспомнив о том, что Муратов просил его информировать о поездке с академиком, он связался по телефону с Москвой и, щадя каждую минуту, почти телеграфным языком рассказал секретарю Центрального Комитета партии о виденном на Волге, на Черных землях, в Сарпинских степях, на канале Волга-Дон и чуть-чуть не спросил: «Надо ли мне выступать на пленуме?» — но Муратов опередил его:
— Вы непременно выступите на пленуме.
— О чем говорить?
Муратов некоторое время думал, затем сказал:
— Расскажите искренне, от души, о том, что видели, затроньте, увлеките перспективами. Наша сила — человек, одухотворенный коммунизмом. Ваша обязанность — поддержать эту одухотворенность. Другими словами… вы это помните… отыскать путь к сердцам актива, а через них — путь к сердцу народа. Но не забывайте и о буднях. Забудете — тогда по пути к сердцу народа перед вами разверзнется пропасть.
И Аким Морев, целиком согласившись с Муратовым, снова засел за книги.
— Одухотворить людей коммунизмом и не забывать о буднях! А сможет ли он выступить так, хватит ли у него сил и знаний, не получится ли из его выступления мыльный пузырь?
«Где же Иван Евдокимович? Посоветоваться бы с ним», — подумал он.
И в четверг, поздно ночью, за день до открытия пленума, в квартиру ввалился академик.
Иван Евдокимович был явно чем-то не только встревожен, но и рассержен: не здороваясь с Акимом Моревым, даже не поблагодарив и не осудив его за переселение из номера сюда, он с раздражением крикнул:
— Крокодилы! Прожить двадцать пять лет за счет советской власти, получить ученые степени и за все это народу — кукиш. Нет, за такое надо на виселицу. Прямо с места в карьер и на виселицу!
— Что с вами, вешатель? — обрадовавшись его приезду, перебил Аким Морев.
— Вам шуточки, а нам, агрономам, позор! — выкрикивал Иван Евдокимович, сбрасывая с себя плащ, сбивая веником пыль с ног. — Двадцать пять лет! Двадцать пять лет жрали народные денежки — и ерунду народу за это. А газеты-то? Газеты! Подвалы хвалебные закатывали. Кино-то, кино! Картину выпустили «Обновленная земля».
— Вы, Иван Евдокимович, умойтесь да чайку выпейте, — предложил Аким Морев, уже догадавшись, что академик раздражен чем-то виденным им на Светлом опорном пункте.
— Умыться — да. Умыться — все умываются, — плеща воду на лицо, шею, голову, приговаривал Иван Евдокимович. Утеревшись полотенцем, он на несколько секунд успокоился, говоря: — А ну, угощайте чаем.
Аким Морев налил из термоса стакан крепкого чаю, затем выставил на стол печенье.
— Чай, чай, — снова закипел академик. — Ах, сатана их задави!