Волга - матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
— Мы с вами работаем на народ, вместе с народом… и потому все наши дерзания должны быть согласованы с нуждами народа и с его возможностями.
— Вы полагаете, что излечение такой страшной болезни, как анемия, не совпадает с нуждами народа?
— Ну, кони конями… А ведь, я слышал, вы намереваетесь перевернуть науку.
— Не я намереваюсь перевернуть науку, а крупнейший ученый Рогов. Я только исполнитель, винтик. Ваши опытные специалисты — заядлые консерваторы. Видите ли, чем козыряют — столетней давностью микробиологии. Столетняя! Громко звучит. Ну, что же?
Елена ждала, что последнее восклицание разозлит Акима Морева, но тот медленно поднял на нее глаза и, спокойно улыбаясь, спросил:
— А у Рогова все доказано на опыте… или все это плод умствования?
— Ветеринария, как и агрономия, — наука, основанная главным образом на опыте.
Аким Морев задумался: «Прекрасно отвечает. В самом деле, если во всем и всюду ссылаться на столетнюю давность, нам и шагу вперед не шагнуть». И, сам не зная почему, вдруг спросил:
— Вы замужем?
— Вы это что — от науки к замужеству?
— Не знаю, — смущенно ответил он. — А вообще-то, конечно, полагается знать, кто вы, откуда…
— Анкету заполнить?
— Зачем так зло? Ну, хорошо, — проговорил он, выходя из-за стола, и, мельком глянув на висящие часы, заметил, что потратил на беседу с Синицыной больше двадцати минут. — Хорошо. Вы, стало быть, хотите на карантинном поголовье применить препарат Рогова? Я не медик, не ветеринар, поймите… и дайте мне возможность все обдумать, посоветоваться с товарищами.
Лицо ее, до этой секунды мрачное, постаревшее от внутреннего напряжения, вдруг озарилось и помолодело: глаза заблестели, через густой загар вспыхнул яркий румянец, губы как-то по-детски припухли, ноздри маленького носа напряглись, и вся она стала притягательно женственной… И Аким Морев узнал ее… Он хотел было об этом сказать ей, но в эту секунду у него в груди ворохнулось то, о чем он даже не хотел думать, но что вспыхнуло в нем помимо воли и захватило его всего.
— Кажется, удалось мне только вас пошатнуть, — сказала она, крепко пожимая ему руку своей рукой с длинными, цепкими пальцами, глядя прямо в глаза. — Я… я… — еле слышно добавила она, уже отходя к двери. — Я, наверно, сейчас приду в гостиницу и… и поплачу, Не осуждайте меня: я ведь женщина.
— Вы… Вы Елена… сестра Анны Петровны? — вырвалось у него.
Когда Елена Синицына вышла, Аким Морев, застыв на месте, подумал:
«Какая настойчивая! Таким и надо быть, если веришь в свое дело. «Кажется, удалось мне только вас пошатнуть», — припомнились ее слова. — Пошатнуть? Да, она может меня пошатнуть. А как же Любченко? Ого, Аким! Размечтался. Принимайся-ка за дела».
Он нажал кнопку и, как только
— Много там народу?
— Как обычно — много. Просить?
— Да, — глядя на помощника еще не остывшими глазами, ответил он.
— Люди входили разные, с разными нуждами, вопросами, запросами. Тут были рядовые рабочие, жалующиеся на жилищные условия, инженеры, секретари парторганизаций. Аким Морев, созвонившись с председателем облисполкома, одних направлял туда, других к начальникам цехов, третьих — в разные отделы обкома, с четвертыми задерживался, подолгу беседовал, Во время приема людей он забывал обо всем постороннем, но как только посетители выходили из кабинета, мысли секретаря обкома невольно возвращались к Елене Синицыной.
«До чего целеустремленная! — думал он. — Да, такая не сдастся».
Как раз в этот момент и вошел начальник треста совхозов Лосев.
Он крупен: огромная, торчащая во все стороны седоватая шевелюра, которая, казалось, вросла в толстую шею так, что трудно было заметить, где кончается затылок, а где начинается шея; руки пухлые, губы красные. Идя к столу, он посапывал, как паровоз-кукушка.
Аким Морев, глянув на него, припомнил его выступление на пленуме и подумал, что ведь совхозы-то ведут директора, руководят ими министерства, облисполком, обком, а эти начальники трестов по существу ни за что не отвечают.
«Бездельники. Вот его и разнесло на советских даровых хлебах», — мелькнуло у Акима Морева, однако он встал из-за стола и шагнул навстречу Лосеву, протянул руку, говоря:
— Кстати, вы мне очень нужны.
— Кстати — так неладно, некстати — тогда ладно. Ай, наоборот: перепутал, — отдуваясь, ответил тот и сел на стул, который под ним жалобно запищал. — Значит, кстати? — продолжал он. — Это ладно. А вот когда некстати — неладно. И черт те что думали там, в министерстве.
— А что такое? — настороженно спросил Аким Морев, думая о Елене Синицыной и одновременно догадываясь, что именно о ней сейчас и заговорит Лосев.
— Да ведь прислали мне ветврача, эту самую Синицыну. Синицу прислали — так и есть. Она нам всем черепки издолбила: давай ей коней… лечить будет. Черт те что! И порочит. Понимаете, Аким Петрович, порочит на каждом перекрестке. Да хоть бы шепотом, а то во всю глотку: что мы, дескать, не ветврачи, а утопленники. Надо же такое придумать: утопленники! Я стал ветврачом, когда она еще под стол пешком ходила. Утопленник! Придумала и давай кидать, как полынь, свои дрянные семена — так и есть. Чушь!
— А почему чушь?
— Насчет утопленников-то?
— Нет. Относительно применения препарата Рогова…
— Черт те что!
— Вы слишком часто чертыхаетесь.
Лосев смущенно запыхтел:
— Привычка, Аким Петрович.
— Ломайте привычку. Так вот, почему вы против применения препарата Рогова?
Лосев фыркнул носом.
— Препарат! Препарат! Один ему рад, другой ему не рад.
— Что за довод: рад, не рад?
— Она, Синицына-то, пронзительная…
— При чем тут пронзительная? Я с вами о деле говорю. В каком состоянии кони в Степном?