Волга-матушка река. Книга 1. Удар
Шрифт:
— Завод, автомобильный, — пояснил капитан. — Восстановлен окончательно, а дальше, особенно в центре, город еще только-только выбирается из руин: тут дом растет, там дом растет, а вокруг развалины, тем паче, — битый кирпич и щебень. Оттого, глядите, только и светятся уличные фонари, а под ними — вроде темные ямы. Так кажется ночью, а днем видать черные пятна. Пусто. А те во-он, далеко, огни-то загнулись, вроде клюки, — там конец городу.
— Сколько же приблизительно километров до того места?
— Отсюда? Километров шестьдесят.
— Шутите.
— Это
Трубный зов прокатился над Волгой, и теплоход, разворачиваясь, стал причаливать к пристани.
— Пойду хоть прикоснусь к земле, — решил Аким Морев и быстро вышел на пристань, сталкиваясь с пассажирами, которые валом валили на теплоход, затем намеревался было подняться по лестнице, на крутизну, но, заслыша гудок, направился обратно и здесь был немало удивлен.
С теплохода шла Анна Арбузина, неся чемодан, а за ней, взвалив на плечи мешок, видимо с картошкой, шагал да еще о чем-то на ходу рассуждал академик Иван Евдокимович Бахарев.
— Интересно. Интересно, — с усмешкой прошептал Аким Морев и посторонился.
Анна Арбузина и академик сошли на берег. Иван Евдокимович свалил мешок с плеча, даже придержал его над землей, словно боясь разбить в нем хрусталь, и произнес:
— Зачем же это вам понадобилось в такую даль репу везти?
— Подарок. Что же поделаешь, Иван Евдокимович: подарки выбрасывать грех. Ну, теперь не беспокойтесь: я уж сама найду путь-дорогу.
— До свидания, Анна… Петровна, — глухо проговорил академик и в порыве нежности поцеловал ее руку.
— Да разве так прощаются хорошие люди? — запротестовала та и, обтерев рот кончиком косынки, крепко обняв Ивана Евдокимовича, поцеловала его в губы и раз и два. — Вот так-то, Иван Евдокимович, — и густо рассмеялась. — Теперь-то уж куда ни поедете, хоть на север, хоть на южный полюс, все одно ко мне не миновать…
— Да. Да. Конечно. Да. Да. Непременно. Да, — и академик, будто его кто силой оторвал от Анны, качнулся к теплоходу, затем быстро побежал по мосткам.
«Ну и ну. Междометиями заговорил. Впрочем, рад я за него», — шагая за академиком, подумал Аким Морев и, поднявшись на нос теплохода, сел в свое излюбленное плетеное кресло…
Проснулся он, когда солнце золотило верхушки мелкого кустарника-ветлянника, песчаные длинные косы… и дюны. Они виднелись всюду, будто застывшие волны.
«Что такое? Где это я? — протирая глаза, подумал Аким Морев и, окончательно просыпаясь, понял, что сидит в том же плетеном кресле, в котором устроился несколько часов тому назад. — Заснул. Вот это да».
— Но что такое? — в тревоге прошептал он, глядя на правый обрывистый и плоский берег, покрытый песчаными дюнами, мелким кустарником
Злой ветер, словно гигантским рашпилем, сдирает с обрыва рыжую землю и тучей бросает пыль на Волгу, отчего река покрылась не то ржавчиной, не то кровью. Временами на берегу появляется деревушка, село. Улицы песчано-пепельные, без единого деревца, а крыши хат покрылись мхами.
— Батюшки мои, да что же это такое! — воскликнул Аким Морев.
— Плывем в пекло, — прогудел рядом с ним Иван Евдокимович, и Аким Морев увидел, как у того в глазах грусть борется с чем-то очень радостным, и, понимая, почему такое происходит с академиком, сказал:
— А на душе-то у вас другое пекло.
— От этого природа не меняется, — заявил академик, давая знать, что он не желает говорить о том, что творится в его душе. — Завтра, послезавтра вы увидите зачатки самой настоящей пустыни… Прямо скажу, вы увидите, как Кара-Кумы шагнули через Каспий и легли там, где когда-то была цветущая растительность. А вы на самолет — ширк и в Астрахань.
— Ошибался, прошу прощения.
— И то… А когда мы с вами пересечем на машине Черные земли, тогда вы по-настоящему познаете передовую линию огня и полностью тыл. Вот что, — хитровато улыбнувшись, сказал академик. — В Астрахани купим ружья.
— В злые силы природы палить?
— Видите ли, от Приволжска тянется бывшее русло Волги почти до Черных земель. Оно обозначено на карте цепочкой озер. Дичи там — пушкой не прошибешь.
— Втроем бы поехать, — снова решив подшутить, произнес Аким Морев.
— Что? Как? — недоуменно спросил Иван Евдокимович и, догадавшись: — А-а-а-а. Мы к ней заедем. Да. Заедем. Непременно. Да.
«Опять заговорил междометиями», — любовно посматривая на него, подумал Аким Морев и, поднявшись из кресла, добавил:
— Пойдемте поспим маленечко: молодым людям надо силы накапливать. Значит, на Черных-то землях вы давненько не были?
— Давненько, — ответил академик, идя за Акимом Моревым.
— Чего же это вы с передовой линии огня убрались?
— В Москве воевал. Знаете, какой бой пришлось выдержать с агрономами-консерваторами. Так что передовая линия огня там находилась. Ныне она перенесена снова на юго-восток, и я готов на переселение.
— Оказывается, вы воин: и на природу и на дичь с ружьем.
— А вы задира.
— Есть малость… В данном случае от доброты сердца… Рад я за вас, Иван Евдокимович. Видел, как репу на бережок доставили. То по лестнице вниз ножки не шагают, а тут, вишь ты, мешок репы, как перышко, донес.
Глава вторая
Астрахань меньше всего интересовала Ивана Евдокимовича: мысленно он уже находился там — на Черных землях, в Сарпинских степях и, как опытный полководец, приближаясь к передовой линии, начал дорожить каждой минутой.