Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье
Шрифт:
Аким Морев понимал, что Сухожилин преднамеренно и настойчиво уводит совещание от основного вопроса к «злой демагогии».
«Сразу-то и не поймешь, зачем ему это. Ведь начитанный человек, а вот живет под какими-то замками», — думал он, собираясь сейчас же выступить, но Пухов криком перебил его:
— Когда сбираешься, Гаврил Гаврилович, население бесплатно хлебом кормить? А то за плату магазины опустошили. Бесплатно, может, перестанут?
Александр Пухов, видимо, полагал, что такими словами собьет уверенность с Сухожилина, но тот поднялся и, показывая рукой с вытянутым пальцем на Пухова, спокойно
— Это вы, отступники от ленинизма, так сказать, нутряки-марксисты, своей вреднейшей политикой взбаламутили народ и столкнули его с пути в коммунизм! И история вам этого никогда не простит.
«Ага! Вон почему ты распустил такую демагогию», — подумал Морев и сказал:
— Нам, работникам обкома, история не простит? Нет, не в нас дело… Это вы говорите нам, а метите в решения Пленума Центрального Комитета партии.
Сухожилин обвинил членов бюро обкома в отступлении от ленинизма, связав его с бедами в области. Обвинение было брошено решительно и бесповоротно. А члены бюро, особенно такие, как Николай Кораблев, Опарин, Александр Пухов, были убеждены, что они всю сознательную жизнь работали на народ в соответствии с учением Маркса — Ленина.
Рыжов поспешно стал вспоминать, где у Ленина сказано о том, как удержать людей в колхозах. Думая об этом, Рыжов мысленно переворачивал страницу за страницей Собрание сочинений В. И. Ленина… Но не только это тревожило Рыжова: он по характеру своему всегда стремился примкнуть к «правоверному большинству». А тут оказалось, «правоверное большинство» обвиняется в отступлении от ленинизма. Значит? Значит, надо умело отшатнуться от данного «правоверного большинства» и примкнуть к еще не выявленному «правоверному большинству». Но где оно? Из кого составится? По всему видно, во главе нарождающегося большинства станет Сухожилин… И судьба народа, острые события в области — все отодвинулось перед Рыжовым на далекий, туманный план. Своя, личная судьба властно всему перегородила путь.
Для большинства же утверждения Сухожилина были оскорбительны. Но у него факты — плохое положение в колхозах области, и как дать Сухожилину отпор, ежели ты в деталях не знаешь действительного положения в деревне да еще не смог проанализировать источники бед в колхозах?
Николай Кораблев за эти годы прошел большую школу политической борьбы, строя заводы в Москве, на Урале, восстанавливая из руин Приволжский автомобильный. В этой борьбе он нередко сталкивался вот с такими знатоками марксизма, как Сухожилин, и, признаться, завидовал их начитанности, однако никогда не преклонялся перед ними, чувствуя какое-то внутреннее сопротивление. Это же сопротивление он ощутил в себе и сейчас, выслушав Сухожилина. Что и как ему ответить? И надо ли? Да, надо.
И директор автомобильного завода, никогда не выступавший на бюро по вопросам сельского хозяйства, неожиданно для всех, и особенно для Сухожилина, попросил слова.
— Мне трудно говорить о положении в колхозах, и это не потому, что я не знаю сельского хозяйства. Нет, я вырос в деревне, знаю… Но я не изучал вопроса, какой сейчас стоит на повестке дня, — так начал Николай Кораблев, поводя широкими плечами, словно норовя поднять тяжелый груз.
У Сухожилина через пенсне блеснули крупные глаза.
— Вот именно, — сказал он.
— Что
— Я сказал: «Вот именно».
— Что это значит?
— Критику зажимаете, — только и ответил Сухожилин, но, видимо, поняв, что рано произнес эти слова, добавил: — Я сказал: «Вот именно»… то есть не изучил вопроса, а выступает.
— Как видите, товарищ Сухожилин, это вы критику-то зажимаете: я еще только начал говорить, а вы уже на горло ногой. Что ж? Не изучал. Откровенно об этом и говорю. Но ведь существуют законы логики… Вы, как философ и экономист, их должны прекрасно знать. Так вот, логика мне подсказывает, что вся ваша речь построена с определенной целью, в определенном направлении: обвинить обком и главным образом секретаря обкома Морева. Это уже плохо. Это уже от личной обиды, неприязни.
— Вы не имеете права так говорить в мой адрес: я секретарь городского комитета партии!
Сухожилин был одним из тех, кто считал «занимаемый пост» вроде второго разума, и разума непререкаемого, абсолютного, гарантированного «занимаемым постом», и потому все, что вещал «владелец» данного поста, — истина. В этом отношении Сухожилин напоминал чем-то Мороженого быка: тот тоже считал, раз он инструктор облисполкома, то, стало быть, все сказанное им — истина.
Николай Кораблев продолжал:
— Постараемся сие вам доказать. Вы сказали, что решение Пленума ЦК где-то застряло. Что это такое — застряло? Лодка может застрять во льдах, заноза может застрять. Ну, а как может застрять такое решение, как решение Пленума ЦК, опубликованное во всей печати, обсужденное на всех пленумах — обкома, райкомов, на общих собраниях коммунистов, на собраниях колхозников, рабочих машинно-тракторных станций, совхозов, фабрик, заводов, в ученом мире? Как и где может застрять такое решение, когда оно доведено до миллионов? Батюшка мой, товарищ Сухожилин, откуда и почему у вас вырвалось словцо «застряло»? Застряло, да еще по вине бюро обкома, главным образом Акима Петровича!
Сухожилин всегда боялся Николая Кораблева. Почему? Сам не знал. Может, потому, что тот великого роста, может, потому, что он авторитетен в городе, может, потому, что был в лагере военнопленных, возглавлял там восстание и этим заслужил почетную славу? Сухожилин не мог определить, почему боится Николая Кораблева, но боится, как человек, страдающий насморком, боится стать босыми ногами на холодный пол. От страха перед ним он готов был реветь на Николая Кораблева, но этим качеством не обладал и потому принялся колоть, как иголками:
— А печать? Почему вы молчите о печати?
— Что печать? У вас конек — печать. Ну, а если мы вышибем из-под вас этого конька, тогда вы очутитесь на собственных ножках, а ножки окажутся из глины.
— Попробуйте! — снова выкрикнул Сухожилин.
— Напрасно навязываетесь на такое, товарищ Сухожилин! — резко вымолвил Николай Кораблев, и на лбу у него вздулась жила. — Я считаю: корреспонденции, опубликованные в печати, — поверхностные, они, как и ваше выступление, уводят нас от главного. Мне кажется, если бы корреспонденты прослушали информацию Акима Петровича, они согласились бы именно с ним, а не с вами, если они люди не такие упрямые, как вы, мягко говоря.