Волгины
Шрифт:
Алексей решительно и настойчиво смотрел на Парасю.
Уже успокоившаяся и примирившаяся со всем Парася взглянула на Марину. Она привыкла во всем советоваться с теткой и поступать так, как она скажет.
— Поезжай, Парася, — просто посоветовала суровая Марина. — Отвези дытыну до ридного дому. Зробым все для этого человека…
— Ото ж. И я того хотела, — согласилась Парася, и добрые карие глаза ее особенно тепло засветились.
Алексей еще раз поблагодарил женщин.
Парася и Марина стояли
У ног их лежали узелки со скудными пожитками.
Андрийко стоял у ног Параси, прижимаясь к коленям, все еще пугливо и в то же время с непостижимым выражением детского любопытства смотрел на Алексея.
Такими и запомнились эти простые, скромные, щедрые на доброту женщины Алексею…
Через час он снова погрузился в свои обязанности и заботы. Наступление продолжалось безостановочно.
Полк Синегуба он нашел в селе под Барановичами. Здесь Алексей окончательно убедился, что судьба Леши интересовала не только его одного.
Он почувствовал это, как только попал в батальон. Генерал Колпаков, которому он позвонил, поздравил его от всей души, полковник Синегуб и майор Соснин выпили по походной чарке на минутном привале. Капитан Гармаш, встретившись с Алексеем, кинулся к нему в объятия. Таня и Нина, выслушав рассказ о том, что произошло в партизанском городке Берложоне, всплакнули.
Общая радость эта совпала с новой большой победой: на другой день советские войска вошли в Минск, и двадцатичетырехкратные пушечные залпы прогремели из Москвы на весь мир.
А через две недели, когда советские войска подходили к границе, Алексей узнал, что из Бобруйска на Гомель пошли первые поезда. Получив трехдневный отпуск, он съездил в Вязну и лично сопроводил Парасю вместе с Лешкой до Гомеля, а оттуда отправил их в Ростов к отцу.
Узкие кривые улицы старого белорусского городка запружены нескончаемым потоком советских танков, длинноствольных орудий, тягачей, гвардейских минометов с отлого приподнятыми, затянутыми в парусиновые чехлы рамами.
Нестерпимо палит солнце. Серая пыль, как дым, висит между невысоких, облезлых за время войны домиков… Звяканье гусениц, шум моторов, громыхание орудийных колес по неровной мостовой оглушают, доводят до отупения. Но лица солдат, сидящих на танках и шагающих за орудиями, словно озарены изнутри одним стремлением… Вперед! На запад! К границам, вслед за убегающим врагом — вперед! Какое это бодрое, поднимающее, как на крыльях, слово!
Алексей вместе с неотлучным капитаном Глагольевым еле продвигался на своей серой от пыли, словно в сусличий мех одетой «эмке» через победно гремящий стальной поток.
Какое могучее, сокрушительное движение! Какая окрепшая вырвавшаяся на простор
Вот плещется на танке алое, слегка припудренное пылью, с потемневшими позолоченными кистями знамя. Оно то вяло никнет от безветрия, то с шумом раскрывается под внезапно вырвавшимся навстречу ветром…
Знамя держит пожилой, в пристегнутой у подбородка, развевающейся плащпалатке, будто из бронзы отлитый боец.
Его, как пчелы матку, облепили солдаты; они сидят у ног его, сжимая автоматы, поблескивая на солнце касками.
Бледные, улыбающиеся женщины и ребятишки машут танкистам, бросают им увядшие пучки голубых васильков и желтых ромашек. Бойцы подхватывают цветы на лету, отвечают таким же приветственным помахиванием рук.
Почти у каждого домика кумачовый флаг… Откуда взялись эти флаги? Кто уберег их от фашистского ока, прятал в надежде на долгожданную встречу с родной армией-избавительницей? Не эти ли скромные, похудевшие, с истощенными лицами девушки, не тот ли дряхлый старик с слезящимися, но просветленными глазами, взирающий на проходящих мимо воинов?
Алексей видел все это, и радость от успешного наступления сливалась в его душе с глубокой личной радостью.
Едва успел он расположиться с политотделом на окраине городка, как был получен новый приказ двигаться дальше, а спустя некоторое время генерал Колпаков вызвал Алексея к телефону и сообщил: в двадцати километрах от города, в лесу, находится немецкий полк в полном составе. Командир полка через парламентеров заявил о готовности сдаться в плен, однако поставил условие: на место сдачи должны прибыть советские представители не ниже штаба армии.
— Немцы пошли с гонором, — шутливо сказал Алексею генерал Колпаков. — Хотят в плен сдаваться не просто, а с помпой. Поезжайте, товарищ полковник. Место назначено. Координаты: квадрат номер восемь. Туда едут наши люди. Об остальном договоритесь с Богданычем.
Алексей пошел искать комдива среди еще неутихшей штабной сутолоки. Он застал его во дворе, заставленном машинами.
Богданыч уже заносил ногу за железный борт «виллиса»; увидев Алексея, выжидающе остановился.
— А-а, начподив, вы тоже едете немцев принимать? — крикнул Богданыч.
— Еду. Что за полк? — спросил Алексей.
— Представьте, целехонький, вместе со штабом, со знаменами, оружием и со всеми потрохами. Сидели все время в лесу, надеялись — вот придет помощь, изголодались и решили: ну его ко всем чертям с Гитлером. А в плен все-таки хотят сдаться по всем правилам церемониала… И вы знаете, — Богданыч хитро улыбнулся, — ведь у меня сейчас, кроме двадцати автоматчиков, никого нет. Все ушли вперед. Воображаю рыла гитлеровских офицеров, когда они увидят, что сдаются десятку наших пехотинцев.