Волгины
Шрифт:
Но у Тани был и другой мир, играющий всеми земными цветами и красками, — мир радостей и печалей, смутных надежд и разочарований, предчувствия любви и тайных мечтаний.
Приятно было отложить учебники, забыв на время об анатомии и фармакологии, и надев любимое платье и праздничные туфли, чуть-чуть припудрив нос, бежать вместе с подругами в студенческий клуб на танцы, на новый фильм или спектакли. Потом возвращаться домой в звонкоголосой компании студентов, незаметно отделиться от нее, идти под руку с тем, кто не раз своим застенчивым и
Счастливая, бездумная пора! Чистота и ясность дремлющей, незамутненной страстями души, ежеминутно готовый запить родник безудержного веселья, первое пробуждение еще незнаемых чувств.
С жадностью прочитывала Таня книги, в которых герои, жертвуя собой, бросались в бой за справедливость. Смотрела фильмы, изображающие военные подвиги, и мысленно ставила себя на место героев.
Она воображала себя то ученым, подобно Софье Ковалевской, то искателем сказочной живой воды, воскрешающей мертвых.
В поэтическом мире ее мечты уже присутствовал некто, невнятно волнуя ее душу, наполняя ожиданием близкой встречи.
Этот неизвестный герой наделялся благородными чертами любимых, вычитанных из книг образов. Он был бесстрашен, умен, справедлив, добр, честен, талантлив. Это был сказочный витязь в серебряных латах.
Он вел ее через опасности, через глубокие пропасти, бушующие моря и непроходимые горы, через сомкнутые ряды озверелых врагов. Он поднимался с ней в стратосферу, опускался на дно океанов, шел через льды и снега Арктики, через пустыни и дебри. Всюду был он. Она шла в мечтах рука об руку с ним.
…Уже давно разошлись гости и все спали в семье Волгиных, а Таня, возбужденная, лежала в своей постели и не могла уснуть.
Перед ней беспорядочно проплывали обрывки новогоднего торжества. Вот она произносит тост, вот рука Юрия лежит на ее поясе и он кружит ее под страстную мелодию штраусовского вальса… А вот они идут по улице, и снег хрустит под их ногами, и белые шары фонарей льют свой холодный свет, а Юрий рассказывает о Москве, о кремлевских башнях и мавзолее Ленина, о московских улицах и мостах, о подземных залах метро, о Третьяковской галерее…
И еще что-то вертится в голове: какие-то лица, радужные фонтаны света, звучит в ушах знакомая мелодия.
Таня вскакивает с постели. Кровь стучит в ее висках.
В комнате — мягкий, разжиженный уличным светом полумрак. Таня подходит к окну босая, в одной легкой рубашке. В раскрытую форточку летят снежинки, падают на пышущее жаром лицо, на голые плечи. Таня поеживается, словно от щекотки. Ей хочется смеяться. Широко раскрытыми светящимися глазами она смотрит на улицу. Там плывут какие-то неясные тени.
Из горницы чуть слышно доносится глухой звон часов. Уже
По телу Тани пробежала теплая дрожь. Заложив за шею руки, Таня потянулась, громко вздохнула.
— Сестра, ты не спишь?! — послышался позади тихий удивленный голос Кето.
Таня вздрогнула, подбежала к невестке, которая ночевала тут же.
— Катя, милая, — горячо зашептала Таня, — как мне не хочется, чтобы ты уезжала. Я хочу, чтобы ты все время была с нами.
Она обняла Кето, стала порывисто целовать ее щеки, глаза, волосы.
— Что с тобой, сестра? Почему не спишь? — позевывая, спросила Кето.
— А я и сама не знаю, что со мной, — вздохнула Таня.
Кето тихо засмеялась.
— О, это чувство мне знакомо. Когда я познакомилась с твоим братом, Алешей, со мной было то же самое…
— Ты, Катя, выдумываешь! — расширив глаза, будто готовясь услышать ответ на свои сокровенные мысли, смутилась Таня.
— Я вот что скажу тебе, — гладя Танину руку, задумчиво заговорила Кето, — у тебя много хороших мыслей. Но ты хочешь, чтобы они сразу вынесли тебя на самую высокую гору. Так не бывает. К вершинам ведут и ущелья, и узкие тропы, и отвесные скалы… Самые красивые цветы цветут на горных лугах, но дороги к ним трудные.
Кето прижала к себе Таню, добавила:
— Это слова, моей бабушки. Она всегда говорит, будто стихи читает. Вот и я говорю с тобой так же.
— Она жива… твоя бабушка? — спросила Таня.
— Ей восемьдесят три года, — ответила Кето.
— Как долго мне еще жить до ее лет! — с наивной радостью ответила Таня. — Ты так интересно говоришь, Катя, — она понизила голос до чуть слышного шепота. — Знаешь, мне кажется, я обязательно доберусь до тех горных лугов, о которых ты говоришь. Иначе зачем же жить? Надо же видеть перед собой высокую цель.
— Ты права. Я желаю тебе достигнуть этой цели, — сказала Кето. — Говорят, пожелание, высказанное под Новый год, — самое надежное пожелание.
— Ну, спасибо тебе, Катечка, — сказала Таня и поцеловала повестку.
Укладывая на голове черные, как уголь, заплетенные в длинную косу волосы, Кето прислушалась.
— Ты слышишь? Часы уже бьют пять. Гамем швидобис [1] , сказала она по-грузински и добавила: — Спать, спать… Я хочу спать…
Таня ушла на свою постель и тотчас же заснула.
Только что взошло солнце, и Прохор Матвеевич еще спал после затянувшейся новогодней пирушки. Его разбудила Александра Михайловна. Он поднял тяжелую голову, уставился на жену мутными опухшими глазами.
1
Спокойной ночи.