Волхв-самозванец
Шрифт:
— Бабушка, а у вас в чудесном сундучке, случаем, плаща али кепки-невидимки не завалялось?
— Аиньки, дорогой? А это что за невидаль такая?
— Обычная волшебная вещица, на востоке очень даже распространенная. Надеваешь такую папаху, и тебя не видно.
— Лысину под шапкой, может, и спрячешь, а человека — этого не могет быть. Сказки. Не бывает такого.
— А говорят…
— Говорят, мужиков доят.
— В принципе… значит, нет такой шапки?
— Ты волхв, тебе виднее. Но сколько на свете живу — о таком и не слыхивала.
— Жаль.
— Не
Но хочется-то не как-нибудь, а чтобы хорошо.
Глава 31
МОЛЬБА О ПОМОЩИ
Дать погибнуть нельзя спасти, (запятую поставь сам)
Нет, настоящего охотника из меня не выйдет — я не смогу сутками сидеть в засаде, выжидая, пока осторожная дичь привыкнет к моему запаху и решится наконец спуститься к водопою. Вот и сейчас, в третий раз я промахиваюсь из-за того, что спешу нанести решающий удар. Хлоп! И пятерня звонко лупит по щеке. В ушах звон, в глазах цветные огоньки. Сдержав злобный крик, замираю, полный решимости довести на этот раз дело до победного конца.
Настырное насекомое, жужжа, принимается кружить надо мной. Кто сказал, что комары не птицы? Поведение у них как у стервятников. И кружит, и кружит над несчастной жертвой, терпеливо дожидаясь, пока последняя обессилеет и превратится в легкую добычу. У, кровосос!
— Дзз…
Заходит на посадку, избрав в качестве площадки мою правую щеку. Рука напрягается, но я терплю, стараясь даже не дышать. Комар перебирает лапками, выискивая, куда бы запустить свой ненасытный хоботок. Терплю. Жду, когда он наполнит брюхо моей кровью и станет сытым, ленивым и неповоротливым. Еще чуть-чуть… Осторожно подношу раскрытую ладонь к щеке и замираю перед решительным ударом. Делаю вдох и…
Страшный грохот заставляет меня подпрыгнуть на кровати. Бью, но с запозданием.
— Вот черт!
Лицо горит. Удаляющийся комариный писк сообщает о неутешительном для меня результате охоты.
— Кто там?
Не ожидая ответа, вылезаю из-под одеяла. Если это все устроил неугомонный бард, я его — ей-ей! — оттаскаю за уши. Повадился втихую сметану из крынок лакать… Зажигаю лучину от тлеющих в печи углей и иду в сени посмотреть на последствия падения домашней утвари.
Дверь распахивается, и в комнату заскакивает домовой, вращая широко распахнутыми глазами.
— Ц-царь! — сообщает он и прыгает под кровать.
— Какой царь? — спрашиваю я в полном недоумении.
Ответ собственной персоной появляется в дверном проеме, поводя из стороны в сторону факелом и с любопытством осматриваясь.
— Бедно живешь, — замечает Далдон и, повернувшись к возникшим в дверях стрельцам, командует: — Ждите у дверей.
— Чему обязан? — интересуюсь я, напряженно пытаясь сообразить, чего это могло понадобиться царю ночью в моем доме.
— Эх, Аркашка… что-то ты не рад? Аль царь-батюшка тебе чем не угодил?
— Присаживайтесь, — предлагаю я, перекладывая с табуретки на стол мечи.
Царь отдает мне факел, поправляет скособочившуюся корону и опускается на предложенное место.
Я поджигаю от лучины толстую свечку, наблюдая за тем, как робкий язычок пламени трепетно касается черного хвостика ниточки. Воск начинает плавиться, становясь прозрачным и наполняя комнату едва уловимым ароматом. Огонек смелеет, распрямляется во весь рост, разгоняя ночной сумрак. Так-то лучше! Хотя и не лампочка на двести ватт… Царев факел за ненадобностью бросаю в печь.
Далдон внимательно наблюдает за моими действиями, словно чего-то ожидая. Не знаю уж чего — мольбы, слез или заверения в вечной любви и преданности?
Что ж, поиграем в молчанку.
Сажусь на кровать, потупив глаза долу, как и подобает воспитанному отроку, опускаю руки на колени и терпеливо жду, когда их величество соблаговолит заговорить. Поделится, так сказать, своими думами-мыслями.
Далдон тяжело вздохнул, сплел пальцы на пузе и улыбнулся. По-доброму так… Я, признаться, опешил. Что-то тут не так. Совсем не этого я ожидал от него.
— Аркаша… сынок… Ты не возражаешь, если я буду так тебя называть? Не перечь царю! — прикрикнул он. Хотя я просто-напросто онемел от удивления, не в силах сказать что-либо, даже возникни у меня такое желание. И тут же сменил тон: — Люб ты доченьке моей младшенькой Аленушке да и мне по сердцу пришелся. Только уж очень горяч — старших почитаешь, а не слушаешь… А ты возьми да прислушайся — поди, дурному не научим.
Я несколько раз открыл-закрыл рот, из которого не донеслось ни звука. Заклинило.
— Не перебиваешь? Эт хорошо… Значицца, так, ставь самовар, чаи гонять будем. Я тут леденцов принес.
Спустя десять минут на столе, потеснив мечи, появился самовар. Затем блюдца с чашками, розетка с малиновым вареньем, корзинка с душистыми пряниками — спасибо заботливой Бабе Яге — и резная сахарница, полная рафинада.
Далдон выложил на стол кусок бересты, на которой лежит горка слипшегося монпансье.
Разлив чай по чашкам, интересуюсь:
— Вам сколько кусочков сахара?
— А сколько не жалко? — хитро щурясь, спрашивает царь.
— Да нисколько не жалко… — Сахар я покупаю в том, современном мне мире, где он не ценится на вес золота. Вот еще одна статья дохода для предприимчивого человека. Жаль, нет у меня этой жилки.
— Правильно, для сваво царя-батюшки жалеть не нужно. Токмо я предпочитаю с вареньем.
— Угощайтесь.
Царь вооружается ложкой и демонстрирует высокое мастерство владения ею. О, царь-батюшка, да вы сластена! Ополовинив кружку, Далдон умял пряник, поглядел на меня задумчиво, спрашивает:
— А ты чего как засватанный сидишь? Кушай, да только и меня слушай.