Волк и семеро козлов
Шрифт:
– Я те ща зыркалы в башку затолкаю! – шикнул на него татарин.
Парень вжался спиной в решетчатую дверь, отгораживавшую купе от коридора. Следующей жертвой должен был стать Ролан.
– А ты чего вылупился? – рыкнул на него татарин. – Быстро на пальму запрыгнул!
Разумеется, у Ролана не было никакого желания лезть на третий ярус, а если точней, то на багажную полку, которая также входила в число спальных мест.
– А ты раком загнись, я с тебя запрыгну!
– Че?!
Татарин замахнулся на него растопыренными пальцами, но Ролан не стал
– Уй-ёё! – взвыл потомок Чингисхана, опустился на корточки и уперся спиной в дрожащего паренька.
– В следующий раз кадык сломаю, – укладывая голову на сумку с вещами, с невозмутимым спокойствием предупредил его Ролан.
Он готов был перегрызть горло любому, кто собирался силой отобрать его место. Нижняя полка – это не просто прихоть, это жизненная необходимость. В купе жарко как в бане, горячий воздух поднимается вверх, и если внизу духота, то наверху и вовсе ад. Окна в камере нет, только отдушина, воздух через которую едва поступает. Окна с матовым непрозрачным стеклом есть в коридоре; их можно опустить, но никто этого не делает, потому и ужасное пекло в вагоне.
– А мне ты что сломаешь? – спросил коренастый с шарообразной головой.
Ролан в упор посмотрел на щекастого и задастого, вдалбливая в него тяжелый гипнотический взгляд:
– Я тебя ща самого сломаю!
Щекастый дрогнул, поплыл, будто студнем сполз с нижней полки и забрался на верхнюю. Да по нему и было видно, что не может он тягаться на равных с матерым зэком.
– Ва-аще, страх потеряли, – недовольно пробормотал шароголовый, усаживаясь на освобожденную полку.
К нему тут же подсел татарин. Потирая отбитые, но все же зрячие глаза, он злобно, хотя и беспомощно, смотрел на Ролана. В конце концов досталось пучеглазому парню.
– Ну чего стоишь? На пол! Сидеть! – гавкнул на него татарин.
Он был в одной майке, и на его груди просматривались две волчьи стаи, сцепившиеся друг с другом в жестокой схватке. Красиво исполнено, видно, что специалист работал, но по большому счету эта картина ничего не проясняла. То ли татарин давал понять, что смысл его лагерной жизни – это грызня со всеми, то ли заявлял о себе как о воровском бойце, то ли он просто поклонник дикой звериной красоты. Молодой еще, лет двадцать пять ему, может, чуть больше, а в нынешние времена тюремные татуировки часто накалывают наобум, без какого бы то ни было знакового смысла.
Но шароголовый имел наколки, которые подтверждали его высокий лагерный статус. Он был в футболке, когда конвоир заталкивал его в купе; ворот немного сдвинулся в сторону, и Ролан успел заметить под ключицей шестиконечную звезду, а если точнее, шрамы, которые остались на ее месте. Возможно, когда-то он был крутым лагерным авторитетом или даже законным вором, разжалованным за какие-то грехи. А может, наколол эти звезды не по рангу, за что и поплатился. В таких случаях самозванцам дают срок, чтобы вывести наколки – можно стеклом вырезать или огнем выжечь. Шароголовый, похоже, выбрал первое. Но под шрамом все равно
Пучеглазый парень жалко кивнул и сел на корточки, спиной прижимаясь к двери. Ему полагалась лежанка между полками второго яруса, но на ней сейчас полулежал верзила с пятидесятым размером ноги, поскольку доска уложена была на его полку. Если эту лежанку откинуть, то свободное пространство в купе и вовсе станет с овчинку. Поэтому лучше пусть он сидит на полу…
Шароголовый пристально смотрел на Ролана, нервно пожевывая нижнюю губу, наконец спросил:
– Ты кто будешь?
– Тихон я. Честный арестант. И давай без вопросов, – небрежно поморщился Ролан.
– А если ты петух?
Тихонов так резко вскочил со своего места, что коренастый невольно зажмурился. Но Ролан не стал бить его. Он погасил скорость, плавно сел на свою полку.
– Ты, фраер, лучше меня не трогай. На мне столько жмуров, что ты мне в тягость уже не будешь. И срок у меня под самую завязку, четвертной неразменянный…
– И где ты фраера видишь? – злобно сощурился шароголовый.
– А кто ты такой, если у тебя ракушки на звездах!
Коренастый дернулся, как будто его прижгли паяльником.
– А это не твое дело! – злобно прохрипел он, пытаясь пошатнуть Ролана силой своего взгляда.
– Как это не мое? Ты базар начал, а не я. Ты спросил, я ответил. Теперь ты ответь. Кто ты такой? Ерш самозваный, или по ушам получил?
– Шар я, а не ерш. Погоняло у мен Шар.
Ролан про себя назвал его сдутым Шаром. Не смог шароголовый вынести тяжести его вопроса, потускнел. Что-то с ним неладно, поэтому и не хочет рассказывать о себе.
– Не знаю такого.
– А много ты знаешь? – свирепо посмотрел на него татарин.
– Тебя точно не знаю, – надавил на него взглядом Ролан.
– Да мне до колена, знаешь ты меня или нет!
– Баяз, осади! – одернул его Шар. – Нам здесь буза не нужна, понял?
– Я-то понял, – надулся татарин, косо глянув на Ролана. – Его счастье, что буза не нужна… Чо смотришь?
Баяз резко вскочил со своего места и накинулся на загорелого паренька, что лежал на второй полке.
– Давай на пальму, понял?
– Да пошел ты!
– Чо?!
Из рукава Баяза будто сама по себе выскочила заточка с похожим на шило клинком.
– Ща буркалы выколю!
Чувствовалось, что загорелый паренек хлебнул в этой жизни лиха, пообтерся в ней, обтесался, но все-таки его внутренней силы не хватило, чтобы сдержать напор бешеного татарина. Хотя Шар и сказал, что буза им здесь не нужна, но парень все же дрогнул и перебрался на багажную полку.
Вагонзак отправился в путь в тот же день. Конвой наконец опустил вниз фрамуги зарешеченных окон в коридоре, и в купе стал поступать свежий воздух.
Обед выдали сухарями, зато на ужин были горячие макароны с запахом прогорклого масла и чай. Ролан съел немного, а пить не стал вовсе. И без того хотелось до ветру, а для этого нужно было идти в сортир в конце коридора. Но такой подарок давали строго по расписанию.