Волк с Уолл-стрит
Шрифт:
Именно в этот момент я почувствовал, что должен еще раз подчеркнуть, что Дэнни более чем способен управлять фирмой, тем более что у него есть такой сообразительный помощник, как Вигвам. Увы, я видел перед собой все те же недоверчивые глаза и мрачные лица тысячи стрэттонцев.
Я понял, что нужно выйти за рамки здравого смысла.
— Послушайте меня все! Мне запрещено работать в индустрии ценных бумаг, но это не значит, что я не могу давать Дэнни советы. Я серьезно! Не только нет ничего противозаконного в том, чтобы я давал Дэнни советы, но больше того — я могу давать советы Энди Грину, Стиву Сандерсу, владельцам «Билтмора»
Наконец-то раздались оглушительные аплодисменты. Я оглядел зал. Ах, какое обожание! Какая любовь к Волку с Уолл-стрит! И тут я встретился взглядом с Безумным Максом, у которого, казалось, шел пар из его чертовых ушей. Что же его так взбесило? Все остальные с готовностью проглотили сказанную мной белиберду. Почему бы и ему не присоединиться к общему хору? Я едва удержался, чтобы не сделать очевидный вывод о том, что мой отец отреагировал совершенно иначе, потому что был единственным человеком в этом зале, кто не ставил меня ни в грош и теперь не без тревоги наблюдал, как его сын уходит с высшего руководящего поста.
Ради Безумного Макса я добавил:
— Однако, разумеется, это будут всего лишь советы, и это по определению означает, что следовать им необязательно.
На это Дэнни выкрикнул откуда-то сбоку из зала:
— Да, это правда, но, черт возьми, какой здравомыслящий человек не станет следовать советам Джей Би?
И снова раздались оглушительные аплодисменты! Они распространились по залу, словно вирус лихорадки Эбола, и вскоре все встали с мест, устроив раненому Волку третью овацию за день. Я поднял руку, прося тишины, и тут не без удовольствия заметил Кэрри Ходош, одну из немногих женщин-брокеров «Стрэттон», которых я по-настоящему ценил.
Кэрри было уже хорошо за тридцать, что делало ее чуть ли не антиквариатом с точки зрения «Стрэттон». Тем не менее она продолжала работать. Она была одним из первых наших брокеров, приползла ко мне на коленях, умоляя взять на работу. В то время у нее не было ни цента за душой, она уже три месяца не платила за квартиру, купленный в рассрочку «мерседес» грозили отобрать за неуплату. Дело в том, что Кэрри была одной из тысяч красивых женщин, которые совершили ужасную ошибку, выйдя замуж не за того, кого надо. После десяти лет брака ее бывший муж отказался давать ей деньги на воспитание ребенка.
Я подумал: вот он, отличный плавный переход к «Дьюк Секьюритиз», а потом и к предположению о расследовании со стороны ФБР. Да, лучше прямо сейчас упомянуть ФБР и якобы предсказать инициированное им расследование, словно Волк давно это предвидел и уже давно готов отразить нападение.
Я снова поднял руку, прося тишины.
— Послушайте меня все! Я не стану вам лгать. Сделка с Комиссией по ценным бумагам и биржам была одним из самых трудных решений в моей жизни. Но я знал, что «Стрэттон» выстоит в любом случае. Что делает «Стрэттон» таким особенным, таким неодолимым? Дело в том, что это не просто место, куда люди приходят работать.
Идеология «Стрэттон» такова — не имеет значения, в какой семье ты родился, в какую школу ты ходил, какую характеристику дали тебе учителя. Попав в «Стрэттон» и впервые вступив в брокерский зал, ты начинаешь свою жизнь заново. В тот самый момент, когда ты входишь в эту дверь и клянешься в верности фирме, ты становишься частью семьи, ты становишься стрэттонцем.
Сделав глубокий вдох, я протянул руку в сторону Кэрри:
— Все здесь знают Кэрри Ходош, так?
Зал ответил одобрительным свистом, криками и улюлюканьем.
Я поднял руку и улыбнулся:
— Отлично! Если кто не знает, Кэрри была одним из первых восьми брокеров «Стрэттон». Когда мы думаем о Кэрри, мы представляем ее такой, какая она есть сегодня, — красивая женщина за рулем новенького «мерседеса», которая живет в самом прекрасном кондоминиуме Лонг-Айленда, носит костюмы от Шанель за три штуки баксов и платья от Дольче и Габбана за шесть штук; которая проводит зимний отпуск на Багамах, а летний — в Вестхэмптоне. Вы знаете ее как человека, у которого на банковском счету бог знает сколько денег…
…возможно, сейчас на нем как раз нет ни цента, как это водится у стрэттонцев…
— …и, разумеется, все знают Кэрри как одну из самых высокооплачиваемых женщин-менеджеров Лонг-Айленда, которая заработает в этом году больше полутора миллионов долларов.
Потом я рассказал им о жизненных обстоятельствах Кэрри, когда она пришла работать в «Стрэттон», и прелестная Кэрри, точно в нужное время, громко выкрикнула из зала:
— Я всегда буду любить тебя, Джордан!
И тут все снова вскочили с мест и разразились аплодисментами, устроив мне четвертую овацию.
Я благодарно склонил голову и лишь через добрых тридцать секунд жестом попросил тишины. Как только все снова уселись, я сказал:
— Вы же понимаете, что Кэрри была приперта к стенке, ей нужно было заботиться о маленьком ребенке, на нее сыпались кучи счетов. Она просто не могла позволить себе потерпеть неудачу! Ее сын, Скотт, потрясающий мальчик, скоро поступит в один из лучших колледжей страны. И благодаря своей мамочке ему не придется брать студенческий кредит на образование — тысяч этак на двести, чтобы потом он висел на его шее…
Черт возьми! Кэрри плакала! Я снова заставил женщину плакать, уже во второй раз за один день. Где же Герцогиня?
Кэрри так рыдала, что ее окружили три девушки-консультантки. Нужно было поскорее завершать прощальную речь, пока не заревел кто-нибудь еще.
— Мы все любим Кэрри, — сказал я, — и мы не хотим, чтобы она плакала.
Кэрри подняла руку и, всхлипывая, пробормотала:
— Я… со мной все в порядке… прошу прощения.
— Вот и хорошо, — ответил я, думая о том, что полагается говорить рыдающим во время прощальной речи сотрудницам. Предусмотрено ли вообще такое протоколом?