Волк. Тайна Черной пирамиды
Шрифт:
Дорога вела в деревню Волковку, названную так в честь его древнего дворянского рода. Экипаж въехал в деревушку и устремился мимо маленьких крестьянских избушек. Местные жители: мужики и бабы, те, что оказались на улице, с удивлением уставились на повозку, вслед за которой тут же побежали дети.
«Наверное, давненько сюда никто не заезжал», – подумал Владимир и с грустью посмотрел вперед, туда, где находилось его родовое гнездо.
Глава 5
Дворянское гнездо
Смеркалось, когда груженая барская повозка въехала во двор старой усадьбы Волковых. Владимир вышел из экипажа,
«Интересно, почему отец совсем не занимался усадьбой? – подумал Владимир. – Да и управляющий поместьем куда смотрит?! Ох, задам я ему!»
Владимир вспомнил, как здесь когда-то казалось так хорошо и уютно. Тогда, еще до службы в полку, когда он был совсем еще мальчишкой и лазил по крышам и деревьям, а крепостной дядька Игнат, приставленный к нему в услужение, бегал за юным барином и лишь причитал; тогда, когда еще была жива матушка, и даже строгий отец вроде бы не бранился так строго и не помышлял о отправке сына на Кавказ; тогда здесь казалось совсем по-другому: так хорошо и по-детски спокойно.
На Волкова вдруг что-то накатило. Он не видел свое родное гнездо или стаю, как сегодня выразилась Аня, пять долгих лет. Стало вдруг очень грустно или nostalgie*, как говорят итальянцы. Ком подступил к горлу. Но Владимир уже давно заставил себя принять, что все это в прошлом. Хотя взирать на то, во что превратилось поместье, все равно оказалось грустно.
* Nostalgie – лат. термин придуман в 1668 г. Йоханнесом Хофером; от др.-греч. "возвращение; поездка" + др.-греч. "боль, страдание".
«Куда только смотрит этот пройдоха управляющий?!»
– Игнат, – подозвал Волков верного крепостного, разгружавшего экипаж.
– Да, барин? – отозвался слуга, стягивая огромный чемодан с крыши повозки себе на плечи.
– Ты писал в поместье, что мы приедем?
– Никак нет, барин, – опуская чемодан на землю и садясь сам возле него, произнес Игнат. Он потер лоб, вздохнул и добавил. – Я решил, что неожиданный приезд будет лучше для порядку там и прочего…
– Верно решил. Слушай, бросай это дело, – Волков кивнул на чемоданы. – Негоже моему личному холопу этим заниматься. Пойдем лучше поглядим, что дома делается. Я, как-никак, пять лет здесь не был.
– Пойдемте, барин, – с радостью отозвался Игнат. Он тут же поднялся и начал отряхать штаны в том самом месте, на котором сидел.
Волков повернулся и резко опустил трость на землю, отчего металлический кончик громко ударился о какой-то камень. Владимир нахмурился:
– Еще и камни какие-то под ногами. И где это, хочется знать мне, управляющий, почему это нас никто даже и не встречает?
Владимир, постукивая тростью, побрел в сторону дома, Игнат устремился за ним. В окнах первого этажа горел свет. Барин направился прямо к главному входу. Подойдя, он постучал отполированным серебряным набалдашником в виде головы волка в дверь. Через минуту ему открыли. Перед Волковым стоял молодой рыжеволосый парень, Владимир отодвинул его в сторону тростью и прошел внутрь дома. Парень только рот открыл и с удивлением уставился на молодого барина.
В прихожей Волков увидел толстую бабу Авдотью ключницу, она всплеснула руками и как блаженная завопила:
– Слава тебе господи, барин наш родненький приехал!
– Тихо, тихо, –
– Этого я не ведаю, – сказала ключница. – А Митяй Пафнутич в гостиной с ипостатом борется.
– С каким таким ипостатом? – удивился Владимир.
– Ну, с этим иноземным! Приехал сюда, сказал, что память батюшки вашего покойного Михаила Андреевича, царство ему небесное, почтить хочет, – она перекрестилась, – а сам все пьянствует да гуляет. Третий день выгнать не можем! – запричитала Авдотья, разве что не расплакалась.
– Ну, полно, полно! Показывай мне, кто такой здесь без моего ведома распоряжается, – усмехнулся Владимир.
Ключница кивнула в сторону гостиной, из которой доносились громкие голоса. Волков направился туда, Авдотья робко засеменила следом.
– …А я вам говорю, что вы и так уже наполовину опорожнили хозяйский погреб! Что я юному барину скажу, коли он приедет?! – доносился из гостиной голос управляющего.
– Ах, ты, perro viejo**, да я нянчился с твоим барином с семи лет, я был другом его отца. А когда приехал почтить его память, мне даже кубка вина поднести не могут! – взревел второй собеседник явно не трезвым голосом.
**Perro viejo(исп.) – старый пес.
– Вы уже третий день здесь пьянствуете! – возразил управляющий.
– Culo est'upido***, я поминаю твоего покойного господина. Так что тащи мне вина, пока я не насадил тебя на свою шпагу.
***Culo est'upido (исп.) – глупый ишак.
Раздался звук вынимаемого из ножен клинка. В этот момент Волков вошел в гостиную и увидел посреди комнаты остолбеневшего Митяя – крепостного мужичка, обученного грамоте, и заведующего делами в поместье. Напротив управляющего с вынутой из ножен шпагой стоял высокий и уже немолодой мужчина с черными волосами, кое-где затронутых пепельной сединой, тоненькими усиками и меленькой бородкой под нижней губой, какую носили многие испанцы. Своим захмелевшим, но все равно хитрым и острым взглядом он уставился на Владимира и медленно опустил шпагу.
– Мартин де Вилья, позволь в этом доме решать мне, кого стоит насаживать на шпагу, а кого нет, – спокойно произнес Волков.
– Барин, молодой барин приехал, – тут же запричитал Митяй и просяще бухнулся на колени. – Защитите меня от этого изверга, молодой хозяин, третий день уже весь дом в страхе держит, приехал, распоряжается тут, видите ли, пьянствует, весь погреб опорожнил, а мы ведь бегаем, подчиняемся, слово ему, Ироду проклятому, сказать боимся …
Управляющий с надеждой посмотрел на барина, а потом с содроганием покосился на испанца, стоящего позади с занесенной над его головой шпагой.
Владимир сделал шаг вперед и строго посмотрел на де Вилью.
– Значит, ты все еще жив, старый лис?! – сказал он. – Кто тебе дал право распоряжаться в моем доме?
– Как только узнал я, что твой отец умер, я тут же приехал почтить его память, неблагодарный cachorro****, – возмутился Мартин. – И что я узнал, когда явился сюда?! Что сын моего друга, которому должно страдать у гроба отца, прохлаждается где-то в Париже, в этом городе вертепа и разврата, а к могиле отца вовсе и не торопится. А мне un viejo amigo*****, который отдал десять лет своей жизни, обучая тебя, засранца, в этом доме даже не могут поднести должного количества вина, чтобы я смог утешить свое горе!..