Волк
Шрифт:
— Я предлагаю выпить за Якова Ивановича, руководителя артели мебельщиков. Это он всех нас спас от уничтожения троцкистской сволочью! — И продолжает: — К их деревне прибился перед революцией некий Семиоков. Руки у него не из того места росли, и в работники его никто не брал. А Щербаковы взяли. И этот пролетарий после семнадцатого года занимает в Москве руководящий пост. Становится домоуправом. По тем временам должность не шуточная. Сами подумайте — Семиоков прописывает, дает разные там справки. И Яков Иванович, когда его родителей и сестер ссылают, находит Семиокова. Тот, не спрашивая документов, устраивает его на работу. И принимает меры к спасению всей семьи
Тост поддерживается, а потом начинаются разговоры. О новой марке нержавеющей стали говорит дядя Вася Самосудов — заместитель директора металлургического завода. Дядя Володя вспоминает о том, как он, будучи секретарем Орловского обкома партии, организовывал партизанское движение. В беседу вступают и дядя Яша со своими проблемами, и дядя Кирилл.
Мои двоюродные братья и сестры, а их за столом двенадцать, не обращая внимания на старших, переглядываются между собой, похихикивают, многозначительно жестикулируют, привлекая внимание Светы. Я шепчу ей на ухо, что пора смываться. И мы меняем согретое теплом моих родственников застолье на ночной новогодний мороз улицы.
Народу на Можайке много, и все гуляющие идут к центру. Мы вливаемся в общую массу, идем до Ленинской библиотеки и далее выходим на Манежную площадь. В центре ее огромная ель, светящаяся сотнями огней. Вокруг смех, пляски, танцы. Дед Мороз поддерживает всеобщий подъем, поздравляя через каждые пятнадцать-двадцать минут всех гуляющих с Новым годом. С лотков продают шампанское, вина, водку, выпечку, бутерброды с колбасами, красной и черной икрой, мясные деликатесы, шашлыки, конфеты и фрукты. Мы проходим по Лубянке, и я показываю Свете клуб, на сцене которого неоднократно мальчонкой пел и плясал вместе с отцом.
— Ген, а откуда в тебе это цыганское? — спрашивает Света. — Вот когда сегодня ты пел, ты пел как настоящий цыган! И если бы я не знала вашу семью, я бы сказала, что ты цыган.
— Это было в войну, — отвечаю я. — Представь себе барак. Зажигается свет, громкие и резкие голоса, топот ног будят меня. Мать, уже одетая, говорит мне на ходу: «Я тебе оставляю две картофелины и кусочек хлеба. Пей чай. Я ухожу на работу». Свет гаснет, и я снова засыпаю. Сквозь сон я слышу какой-то звон и пыхтенье. Я открываю глаза. Из-под кровати появляется алюминиевый таз. «Это наш таз, — возмущаюсь я. — Не трогай!» Из-за простыни, отделяющей наше жилище от остальных, высовывается голова Гали — девочки лет тринадцати-четырнадцати: «Что ты жмотничаешь? Не съем я ваш таз. Мне после ночной смены помыться надо». Я отворачиваюсь от девочки: «Мамка ругается. Пользуетесь тазом, а не моете». — «Я всегда чистый ставлю на место».
На пол падают замасленные до блеска телогрейка, ватные штаны, солдатский ремень и гимнастерка. На табуретку кладутся майка и трусики. Девочка моется. Я подхожу к ней, ладонью зачерпываю из ведра подогретую воду и протираю себе лицо.
«Грязнуля, когда последний раз мылся-то? — спрашивает Галя. — Хочешь, помою?» — «Нет. Я с мамой недавно в баню ходил», — бурчу я.
Хлопает дверь, с клубами пара в барак вваливается одноногий комендант и сразу начинает кричать: «Барак сгноить хочешь?! Баню устроила! Я тебе покажу. А ну все убирай. И чтобы полы досуха вытерла! Безобразница!» Снова хлопает дверь, и комендант скрывается за клубами пара.
Я
Мой рассказ прерывают налетевшие на нас ряженые — девушки, одетые парнями. Они со смехом затаскивают нас в какой-то двор. А там вокруг елки веселится не только Дед Мороз, но и разные чудища с козлиными, лошадиными, бычьими и ослиными головами. Они «пугают» нас своими дикими шуточками и выходками. Над нами «измываются» ведьмы и черти, одетые в какое-то отрепье. Баба Яга [9] на метле «летает» надо мной и Светой. Добрыми нам кажутся только поющие дети. У меня в кармане несколько шоколадных конфет, взятых с праздничного стола. Я отдаю их ребятишкам, и Дед Мороз дает команду чудищам нас отпустить.
9
Правильно Баба-Йога — богиня-покровительница детей-сирот. Она собирала их по городам и весям и доставляла в свой скит. Делала она это для того, чтобы спасти от гибели остатки родов расы великой (Веды).
Через Варварку мы выходим на Солянку — и вот уже дом Светы. Он стоит напротив ворот с двумя львами, чуть правее, если смотреть из центра. Однако Света не идет домой, а требует продолжения рассказа.
— Ну, что же, — соглашаюсь я, — если интересно, слушай. «Цыганенок! Сейчас он нам спектакль устроит!» — увидев меня, восклицает один из легкораненых. «Его надо покормить вначале», — замечает другой — лежащий. Как потом выяснилось, цыган. «Да он русский, черненький только. Ты по солнышку ходил?» — спрашивает пожилой солдат. «Дедушка, я по солнышку не ходил. Я по земле ходил, а солнышко на меня светило», — уверенно поправляю я солдата.
Раненые окружают меня. С шутками и смехом снимают пальто, шапку, развязывают шарф.
«Мальчик, подойди ко мне», — зовет цыган. Я подхожу. «Мамка есть?» — спрашивает он. «Есть, — гордо поднимаю я голову. — Она снаряды на станке делает. Врагов убивать!» — «Это хорошо, когда мамка есть», — тихо произносит он, гладя меня по голове.
Через минуту я уже сижу за столом, уплетаю манную кашу и запиваю ее какао. После сытного завтрака я устраиваю концерт. Что мне сказать о своих артистических способностях того времени? Единственное, что я старался. И все-таки артист я был, наверное, не очень плохой, если со мной стал заниматься раненый в ноги цыган. Он меня учил петь песни на свой лад. Так, как поют их цыгане.
— Горюшко ты мое, — как-то по-бабьи шепчет Света. — Пошли ко мне.
— А к тебе можно? — задаю я дурацкий вопрос.
В ответ она обдает меня волной нежности, даже не прикасаясь. А потом целует и что-то говорит, а я уже и не понимаю смысла ее слов, но каждое из них мне кажется ярким хрупким цветком, высеченной искоркой, легкой бабочкой.
«Жизнь задолжала мне, — мелькает в моем сознании, — меня все время теснят и давят. И может, вот сейчас на мою долю выпадет кусочек цветного солнечного счастья, осколок радости, веселая ярмарка, карусель…»