Волки Лозарга
Шрифт:
– Вот только не представляю как, – заметила Гортензия. – Всякая романтическая прогулка не может длиться слишком долго. Это может показаться подозрительным.
И снова со своей обычной грубоватой прямотой в разговор вмешался Руан-старший.
– Кто-нибудь из вас умеет рисовать или писать маслом? Это был бы прекрасный повод для долгих остановок. Художнику нужно время, чтобы сосредоточиться…
Обе женщины в растерянности взглянули друг на друга. В монастыре их, конечно, немного учили рисованию, но рисовали они в основном цветочки или же изображали аллегории на религиозные темы, как, например, воспламененное сердце или просфору на дароносице. Между этими простенькими рисунками и изображением пейзажа пролегала целая пропасть.
– Если вам теперь нужен
– Он с нами только душой, – сухо отрезал Бюше. – Делакруа слишком увлечен искусством, чтобы всерьез интересоваться чем-либо еще.
– Могу уверить вас: он интересуется себе подобными! – воскликнула Гортензия, возмущенная, что о ее друге говорят в таком тоне. – Он добрейший человек в мире!
Бюше с раздражением отмахнулся.
– Я нисколько не хотел обидеть его, сударыня… Каждый поступает как знает. Я только говорю, что при виде великолепного пейзажа Делакруа увлечется живописью и начисто позабудет об остальном. Короче говоря, нам не нужно, чтобы у вас был талант, – намалюете там что-нибудь, и все.
– Хорошо еще, если нас не поднимут на смех, – сквозь зубы процедила Фелисия. – Даже простой крестьянин в состоянии разобраться, кто художник, а кто нет. Ладно! Если вам так нужно, мы постараемся.
– Вот и хорошо. А теперь возвращайтесь на улицу Бабилон. Вы выезжаете через два дня. Завтра вам доставят подходящие паспорта. Счастливого пути! И удачи! Только не забудьте захватить пистолеты.
Еще не рассвело, когда спустя два дня Фелисия и Гортензия расположились в большой дорожной карете графини Морозини с закрашенными гербами на дверцах. Они везли с собой все, что смогли собрать: деньги, драгоценности, полное снаряжение живописца и паспорта с настоящими печатями на имя миссис Кеннеди, проживающей в Париже на улице Клиши, и мадемуазель Ромеро, ее компаньонки. Сопровождал их один Тимур. Его бритый череп скрывали парик и высокая шляпа с кокардой, а одет он был, как и подобает кучеру из приличного дома. Тимур важно занял место на козлах. По здравом размышлении Фелисия решила поручить Гаэтано охранять дом вместе с Ливией, которая к тому же побаивалась оставаться одна.
Ливия прекрасно ладила с Гаэтано, не то что с Тимуром. Турок все норовил помыкать ею, ведь он ощущал себя его величеством Мужчиной, а римлянка плохо переносила его выпады. Поэтому в доме часто случались ссоры. С другой стороны, как достойный потомок турецких наездников, Тимур обожал лошадей и прекрасно справлялся с ролью конюха и возницы. И наконец, в приключении, которое их ожидало, его недюжинная сила была очень кстати.
А начиналось все прекрасно. При мысли, что скоро они увидятся с братом, сердце Фелисии наполняла радость, и радость эту не могло омрачить ничто, поскольку для нее не было никаких сомнений в том, что экспедиция удастся. Что до Гортензии, веселье подруги заглушало боль от разлуки с маленьким Этьеном. Без нее ребенок будет в большей безопасности, утешала она себя. И наконец, для двух молодых женщин, а ведь им не исполнилось еще и двадцати, в которых жила, помимо их воли, тайная страсть к приключениям, вылазка в незнакомые места, навстречу героическим подвигам обладала огромной притягательной силой. Бюше велел им не спешить, а делать вид, будто путешествуют они ради собственного удовольствия. Дюшан же с товарищами, наоборот, выехали загодя на перекладных и должны были прибыть на место на три-четыре дня раньше их. Таким образом, в маленьком городке никому и в голову не придет усмотреть какую бы то ни было связь между приездом тех и других. Так что наши дамы получили возможность вволю налюбоваться дорожными красотами. Погода стояла отличная, местность, которую они проезжали, оказалась на удивление живописной, и если бы не нетерпение Фелисии и не легкое беспокойство Гортензии относительно их шансов на успех, то дорога показалась бы им приятным отдыхом. Впрочем, для тревоги было вполне достаточно оснований: нелегкое это дело – вырвать узника
Наконец дорога побежала вниз с холма, где редкие кривые деревья свидетельствовали о жестоких зимних ветрах, но зато землю украшали цветущий дрок и утесник, и путники оказались вблизи Морле, затерянного в долине, где под стенами города в глубокую бухту впадали две реки. Вдали в лучах полуденного солнца голубело море с разбросанными то тут, то там небольшими островками. На одном из них, наверно, и располагалась крепость. От такой красоты у Гортензии даже захватило дух. В отличие от Фелисии, с детства привыкшей к просторам Средиземного моря, Гортензии никогда раньше не доводилось любоваться подобным великолепием.
Они въехали в город через ворота с двумя круглыми башенками по бокам, увенчанными каменными караульными будками. Город, казалось, расположился на водной глади, усеянной корабликами. Некоторые из них ходили под красными парусами. В тот день был какой-то праздник: звонили во все колокола, и многоцветная толпа заполнила узкие улицы, так что их карете было почти и не проехать.
На улицах царило радостное оживление, по-праздничному пахло блинами и горячими лепешками, эти ароматы порой перебивал солоноватый запах моря. Тимур спросил дорогу у человека, стоявшего, прислонясь к углу дома, прямо под статуей, изображавшей какого-то местного святого, и невозмутимо раскуривавшего трубку. Тот ответил с такой любезностью, так услужливо показал, куда ехать, что путешественницы даже удивились. Подобную же любезность, как выяснилось впоследствии, проявляли все, к кому они обращались.
Отель «Бурбон», построенный, видимо, еще в семнадцатом веке, занимал большую часть Мостовой площади, а площадь эта считалась главной в Морле. Гостиница представляла собой большую постройку из серого гранита. Ее строгая красота контрастировала с высокими средневековыми домиками с остроконечными крышами и чудесными резными балками. В гостинице пахло свежим воском и капустным супом, и этот запах напомнил Гортензии кухню Годивеллы.
Лжеирландку и ее мнимую компаньонку встретила маленькая кругленькая женщина в красивом черном шелковом платье и кружевном капоре. Пока они ехали, Фелисия без устали учила подругу английскому акценту, и сейчас та без труда заговорила на ломаном французском языке. Но тут же чуть было не сбилась, когда хозяйка, а ее звали госпожа Бланден, в ответ на ее вопрос о том, какой сегодня праздник, с нескрываемым удивлением поглядела на нее:
– Так ведь это летний Иванов день, сударыня… Разве в Ирландии его не празднуют?
– Конечно, конечно, просто я, должно быть, позабыла, ведь я уехала из страны еще ребенком. Иванов день! Господи, как я могла забыть!
Она вдруг так побледнела, что обеспокоенная Фелисия поспешила ей на помощь.
– Мадам очень устала с дороги, – сказала она. – Не могли бы вы показать нам наши комнаты?
– Тысяча извинений! Я задержала вас, а вы, видно, плохо себя чувствуете! Пойдемте скорее!
Минуту спустя госпожа Бланден уже вводила своих постоялиц в апартаменты, представлявшие собой две прекрасные комнаты, роскошно обставленные: кровати на высоких резных стойках и бретонская мебель, шкафы и сундуки были отделаны, как игрушки. Повсюду на стенах висели образцы знаменитых местных ковров из тисненой кожи, а на столе золотым фейерверком пылал в вазе букетик дрока. Но Гортензия ничего этого даже не заметила. Едва войдя, она села, отвернувшись к окну, чтобы скрыть подступившие слезы. Год! Уже год! И всего только год…
Захлопнув дверь за госпожой Бланден, Фелисия подбежала к подруге, опустилась перед ней на колени:
– Что с вами? Я думала, вы вот-вот упадете в обморок…
Гортензия открыла глаза, силясь улыбнуться, чтобы успокоить встревоженную подругу.
– Ничего, дорогая. Сейчас пройдет. От воспоминаний в обморок не падают. С тех пор как мы с вами пустились в путь, я потеряла счет времени. В этот день в прошлом году я вышла замуж…
Фелисия поднялась и чмокнула ее в залитую слезами щеку.