Волки Лозарга
Шрифт:
– Госпожа! Госпожа Гортензия!
– Вы меня знаете?
– Ну да! И вы меня тоже… Я же Флоран… бывший лакей вашего отца…
– Вы?!
Она наскоро стерла грязь и кровь с его лица и только тогда узнала… нет, она не забыла высокого парня, чуть высокомерно относившегося ко всей остальной челяди, потому что он слыл любимцем хозяина, которому, впрочем, казалось, был безраздельно предан. В особняке на шоссе д'Антен Флорана не любили, особенно Може, норовивший всякий раз, когда вывозил госпожу де Берни
– Теперь я вас узнала, – тихо сказала Гортензия. – Значит, вы тоже решили драться за свободу? А разве вы не остались в доме после смерти моих родителей?
– Остался? Я? Нет, только не это!
Он казался ужасно напуганным, но Гортензии помешали спросить, что с ним: старый доктор – его звали Ноден – отстранил ее, чтобы осмотреть раненого. Но тот оттолкнул врача.
– Вы не нужны мне, доктор! Я знаю, мне недолго осталось жить…
– Рана и вправду тяжелая, но нужно все-таки попробовать…
– Нет, нет… Оставьте… Дайте мне поговорить с этой девушкой… Само небо ее сюда послало… в час моей смерти… Не отнимайте время… которое у меня еще осталось… Сюда… сюда… мадемуазель Гортензия!
Ноден удивился, но, догадавшись, что между ними что-то происходит, медленно отошел. Да и ему уже кричали: там была женщина, потерявшая много крови. Гортензия заняла его место подле Флорана, и рука его тут же вцепилась в нее.
– Мне нужно… облегчить свою совесть… Да вы не знаете… что я пережил… с той страшной ночи…
– Вам известно, что тогда произошло?
– Да… Я даже виноват… но невольно… О мадемуазель! Вы знаете, я так страдал! Эти несчастные…
– Их убили, да?
– Вы… знали? Да, это правда. Помните… человека с кладбища?
– Да. Он тоже недавно умер в тюрьме. Но скажите, кто убил моих родителей?
– Принц… Сан-Северо… Дайте мне… сказать! Он… говорил… что влюблен… без памяти влюблен… в госпожу баронессу… Он… был уверен… что если… он сможет увидеться с ней… наедине… просить ее… молить… она ответит на его любовь.
У Флорана, видимо, было повреждено легкое, он хватал ртом воздух, и от усилий пошла горлом кровь. Гортензия хотела что-то сказать, но он жестом остановил ее.
– Он дал мне много денег… чтобы я тогда вечером… спрятал его… в будуаре мадам, где ваши родители… имели обыкновение… пить прохладительные напитки… воротившись с бала. Я был такой дурак! Я согласился. Я спрятал его… за старинной лаковой ширмой… где стояло кресло мадам… она там сидела… когда страдала мигренью… Я приготовил поднос… Ваши родители… вернулись… Они пошли в будуар… А потом я услышал… выстрелы… Я побежал туда… и увидел… как принц… вложил пистолет… в руку вашего отца.
– Но ведь вы могли позвать на помощь, разоблачить этого подлеца! Почему вы молчали?
– Он угрожал мне… Сказал… что это было по
– Но где же была горничная моей матери? Она ведь всегда ждала ее с балов, чтобы помочь снять платье и убрать драгоценности. Она что, ничего не слышала?
– Дверь… спальни была заперта на ключ… И потом… я заплатил ей… чтобы она тоже… молчала… Нам так было выгодно… нас… ведь могли обвинить…
Гортензия сжала руками виски. Ей казалось, голова у нее сейчас лопнет. Но боли, той боли, которая пронзила ее при известии о смерти родителей, уже не было. Оставалось лишь бесконечное отвращение. И еще гнев. Она ненавидела злодея, хладнокровно застрелившего ее любимых отца и мать и посмевшего затем поселиться в их доме, пользоваться их вещами, присвоить их имущество. Все это взывало к мести. Но умирающий еще не закончил.
– Я хотел… умоляю вас… меня простить… Я… я не знал… не хотел…
По щекам его катились слезы, падали ему на шею… Отчаяние его, казалось, было искренним, но как доказать это? А она нуждалась в доказательствах.
Вдруг Гортензия увидела Делакруа. Он пришел обратно на берег и, усевшись на камень, увлеченно делал зарисовки с лиц, искаженных страданием, и тел мертвецов, всех этих солдат и бунтовщиков, лежащих вперемежку. Их примирила сама смерть.
– Я запишу то, что вы рассказали, а вы подпишете, – предложила она Флорану. – Только тогда я прощу вас.
– Я… пишите скорее!
Она подбежала к художнику, отобрала у него блокнот и карандаш, вырвала чистый лист…
– Да что вы делаете? – вскричал он пораженно. – Мои рисунки…
– Речь идет о моей жизни. Я ваших рисунков не трону, но мне нужно записать одну очень важную вещь!
Она бегом вернулась к умирающему и быстро, в несколько строк записала его рассказ, а потом протянула ему карандаш.
– Помогите мне приподнять его! – обратилась она к художнику, в недоумении последовавшему за ней.
Тот повиновался. Флоран взял карандаш, склонился было над листком. Но вдруг у него пошла ртом кровь, и, икнув, он испустил дух. Гортензия закрыла глаза, пытаясь справиться с подступившими слезами. Бумага выпала у нее из рук. Делакруа подобрал ее, прочел…
– Как звали этого человека? – спросил он.
– Флоран… а дальше не знаю.
– Этого будет достаточно.
Он взял карандаш, нацарапал внизу листка неуверенное «Ф» и сделал кривоватый росчерк.
– Держите. Он подписал, но не полностью, не успел…
Гортензия пожала плечами.
– Кто мне поверит?
– Поверят, если я выступлю как свидетель.
– А вы… пойдете на это?
– Я пойду на что угодно, лишь бы покарать злодея. А пока надо, чтобы закончилась эта революция, и притом нашей победой!