Волки на переломе зимы
Шрифт:
Как спокоен был Ройбен, когда вздернул негодяя в воздух – Благослови нас, Господи, ибо это Твои дары! – каким естественным ощущалось все происходившее. Мужичок брыкался и пытался ударить Ройбена, его лицо перекосилось от ужаса, такого же ужаса, какой почувствовал Ройбен, когда Марчент обняла его, а потом Ройбен неторопливо, с расчетом вгрызся в его горло. Накорми зверя во мне!
О, какая густая, какая соленая и обильная кровь, о, непрекращающееся сердцебиение, о, какая сладкая вязкая жизнь у этого злодея – все
Он проглотил громадный кусок мяса убитого, облизал горло и щеку.
Ему нравились челюстные кости, нравилось, как они хрустят на зубах, и он откусил от лица еще один кусок.
Полнейшую тишину, воцарившуюся в мире, нарушали только его чавканье, хруст костей на его зубах и звуки, с которыми он глотал теплое кровавое мясо.
Лишь слабый дождь пел в мерцающем лесу, как будто он избавился от всех глаз и глазок, которые поспешили скрыться от зрелища этой нечестивой евхаристии. Он полностью отдался своей трапезе, сожрал голову, плечи, руки. Потом дошла очередь до грудной клетки, и он наслаждался хрустом тонких полых костей до тех пор, пока вдруг не почувствовал, что не может съесть ни крошки больше.
Он облизал лапы, облизал ладони, вытер лицо и снова облизал лапу, точь-в-точь как это сделала бы умывающаяся кошка. Что осталось от убитого – живот и две ноги? Останки он швырнул в лес и прислушался к негромкому шлепку и хрусту веток, сопровождавшим падение.
Но тут ему пришло в голову, что можно придумать выход получше. Он поспешно углубился в лес, вскоре нашел труп, вернее, то, что от него осталось, и потащил его подальше от трейлера. Вскоре он нашел небольшую заболоченную полянку, по которой протекал ручей, вырыл в мягкой земле яму, уложил туда труп, засыпал землей и, насколько мог, замаскировал импровизированную могилу. Вряд ли кто-нибудь отыщет его тут.
Потом он мыл лапы в ручье, плескал в покрытое мехом лицо холодной водой и вдруг услышал, что его зовет детский голос. Дрожащий писклявый детский голос:
– Человек-волк, – снова и снова кричала девочка, – Человек-волк!
– Человек-волк!.. – прошептал он.
Рванувшись назад, он обнаружил на пороге трейлера девочку лет семи, от силы восьми, неестественно, болезненно худую, со свалявшимися белокурыми волосами, пребывавшую на грани истерики. Из одежды на ней были только ветхая футболка и джинсы. Она уже посинела от холода. Слезы промыли полоски на чумазом личике.
– Я молилась, чтобы ты пришел, – всхлипывала она. – Я молилась, чтобы ты спас меня, и так оно и вышло.
– Да, милая, да, – ответил он грубым басовитым волчьим голосом. – Я пришел.
– Он украл меня у мамы, – плача, рассказывала девочка и выставила вперед руки. На запястьях остались рубцы от веревок, которыми связывал ее похититель. – Он сказал, что мама умерла. Но я-то знаю, что нет.
– Его больше нет, моя милая, – сказал Ройбен. – Он больше не сделает тебе ничего плохого. А теперь постой здесь, а я найду какое-нибудь одеяло и заверну тебя, чтобы ты не мерзла. А потом доставлю тебя в безопасное
В трейлере, на вонючей койке, нашлось армейское одеяло.
Ройбен крепко, словно пеленал новорожденного, завернул в него девочку, которая смотрела на него с безграничным доверием. Потом посадил ее на согнутую левую руку и побежал, лавируя среди деревьев.
Он и сам не знал потом, сколько времени заняла дорога. Он нес в объятиях спасенное сокровище, и от этого его голова шла кругом. А девочка молчала, прижавшись к нему.
Так он и шел, пока не увидел впереди огни города.
– Тебя застрелят! – вдруг воскликнула девочка, увидевшая огни чуть позже, чем он. – Человек-волк, они будут в тебя стрелять!
– Неужели я позволю кому-нибудь сделать тебе плохо? – спросил Ройбен. – Не волнуйся, моя хорошая.
Она снова прижалась к нему.
Добравшись до окраины городка, он удвоил осторожность и пробирался за кустами и деревьями, выбирая, где погуще, пока не увидел кирпичное здание церкви, стоявшее задним фасадом к лесу. Неподалеку, в домике – типичном жилище священника, – светились огни, в мощеном дворе возвышался небольшой железный детский городок, сделанный, судя по всему, много лет назад. Надпись на указателе в деревянной раме, который стоял на обочине дороги, извещала: «ХРАМ ДОБРОГО ПАСТЫРЯ. ПАСТОР КОРРИ ДЖОРДЖ. СЛУЖБЫ – ПО ВОСКРЕСЕНЬЯМ, В ПОЛДЕНЬ». Тут же прямоугольными цифрами был написан телефонный номер.
Прижимая девочку обеими руками к груди, он подошел к окну. А она снова перепугалась.
– Человек-волк, пусть тебя не увидят, пусть не увидят! – плакала она.
Сквозь стекло он разглядел плотную женщину; сидя в одиночестве за кухонным столом, она ела и читала какую-то книжку в бумажной обложке. Кротко подстриженные седоватые вьющиеся волосы оставляли открытым простое умное лицо. Ройбен рассматривал ее, пока не ощутил запах – пахло чистотой и добротой. В этом у него не было ни малейшего сомнения.
Поставив девочку на землю, он осторожно освободил ее от испачканного кровью одеяла и указал на дверь кухни.
– Ты знаешь, как тебя зовут, маленькая?
– Сюзи, – ответила она. – Сюзи Блейкли. Я живу в Юрике. И телефон тоже знаю.
Ройбен кивнул.
– Иди к этой леди, Сюзи, и приведи ее ко мне. Иди-иди.
– Нет, Человек-волк, прошу тебя, не надо! – запротестовала девочка. – Она вызовет полицию, и тебя убьют.
Но, видя, что Ройбен не уходит, она смирилась и направилась к двери.
Когда женщина вышла, Ройбен стоял неподалеку и пытался угадать, хорошо ли она видит в тусклом свете, падавшем из окна, огромное волосатое чудовище, какое он представлял собой – скорее зверя, нежели человека, но с человеческим, хотя и искаженным по-звериному, лицом. Дождь сменился мелкой изморосью, которую он почти не замечал. А женщина оказалась по-настоящему бесстрашной.
– А-а, это вы! – сказала она. Приятный голос. И вцепившаяся в нее маленькая девочка указывает рукой и кивает.