Волки на переломе зимы
Шрифт:
Людского запаха здесь было не больше, чем в окрестностях виллы. Преобладал обманчивый, но все же умиротворяющий покой живой природы, в который то и дело вплетались булькающие звуки, извещавшие о чьей-то смерти – смерти в древесных кронах, смерти на земле под этими деревьями, – но не нарушаемый человеческим голосом.
Ройбен вдруг подумал о невообразимой древности мира, и у него мороз пробежал по коже – когда-то он весь был таким же, как это место, его не видели человеческие глаза, не слышали человеческие уши, да и сам он не слышал человеческой речи. Интересно, думал ли
На него нахлынуло ужасающее чувство одиночества и обреченности. Однако это ощущение, этот момент были драгоценными, даже бесценными. Созерцая вселенную в ее чудесном многообразии форм и движения, которые удавалось уловить в бескрайнем воздушном пространстве, он вдруг ощутил прилив сил. Он сознавал, что является одновременно и человеком, и морфенкиндом. Сергей поднялся на задние лапы, запрокинул голову и, раскрыв пасть с тускло поблескивавшими клыками, жадно глотал воздух. Даже Стюарт, бурая фигура которого лишь немного уступала размером громадному Сергею, похоже, проникся моментом – он напрягся, но вовсе не для прыжка, и медленно водил блестящими голубыми глазами по лежавшим перед ним долине и горным склонам вдалеке.
Интересно, представилось ли что-нибудь Маргону? Он стоял, чуть заметно переминаясь с ноги на ногу и растопырив волосатые руки, словно надеялся, что чуть заметный ветерок вымоет их дочиста.
– Сюда, – сказал Маргон немного погодя. И они устремились вслед за ним в непроходимую для человека чащу перепутанных лиан и твердых режущих и колющих листьев. Они двигались строго по прямой, с треском проламываясь сквозь попадавшиеся на пути зловонные сырые кусты, а над их головами, в высоте, кричали потревоженные шумом птицы да прыскали из-под ног испуганные ящерицы.
Вскоре Ройбен разглядел впереди огромную пирамиду. Все так же, на четвереньках, они обежали ее вокруг, а потом направились вверх по могучим ступеням, разрывая, словно папиросную бумагу, росшую там спутанную траву.
Как же ясно были видны под розоватым небом эти высеченные из камня древними майя странные скрюченные фигуры с неестественно выгнутыми конечностями, напоминавшими своими извивами змей или лианы и раскинувшимися вокруг джунглей, с изображенными в профиль суровыми лицами с полузакрытыми глазами и крючковатыми носами, похожими на клювы хищных птиц, с головами, украшенными пышными плюмажами из перьев! Все тела были соединены в некую мистическую конфигурацию или орнамент, как будто их вплели в самую ткань мира тропиков.
Морфенкинды поднимались все выше и выше, переступая через скульптуры и отбрасывая в стороны травяные завесы.
До чего же сокровенными, глубоко личными казались ему такие моменты. Там, в погрязшем в повседневных заботах мире, подобные реликвии хранились в музеях, где к ним не могла прикоснуться ничья рука, они же были вырваны из своей среды, из таких вот ночей, как эта.
И вот, стоя здесь, на этом колоссальном монументе, Ройбен прижался к нему лбом и подушечками лап, ощутил грубую поверхность и даже глубинный запах дышащего,
Потом он отделился от остальных, устремился вверх по скату пирамиды, легко отыскивая когтями облегчающие подъем трещины, и вскоре вокруг него не оказалось ничего, кроме бесчисленного множества тусклых мигающих звезд.
Волнистый туман, пропитанный лунным светом, пытался поглотить свет небесных фонариков. По крайней мере, так мог бы сказать поэт; на самом же деле весь этот пахучий трепещущий мир вокруг, земля, растительность и беспомощная живность, легкие облака и влажный воздух – все это дышало и пело в миллионах взаимоисключающих целей и даже вовсе без целей, которые можно было бы как-то сформулировать, – бездумно сливались в хаос, который как раз и образовывал ту невыразимую красоту, которую он видел сейчас.
Что мы такое, если это нам представляется красивым? Что мы такое, если мы сильны, как львы, и не боимся ничего на свете, но все же видим мир глазами и сердцами мыслящих существ – творцов музыки, творцов истории, творцов пластических искусств? Ваятелей, сплошь покрывших рельефами из серпентина эту древнюю, обильно политую кровью постройку. Что мы такое, если чувствуем подобные вещи так, как я чувствую все это сейчас?
Сверху он видел, как его спутники перебегали с места на место, останавливались и двигались дальше, и вскоре вернулся к ним.
Несколько часов они перелезали через полуразрушенные стены, бродили по приземистым домишкам с плоскими крышами, поднимались на пирамиды, снова и снова всматривались в лица, формы, геометрические узоры, пока в конце концов Ройбен не почувствовал, что выбился из сил. Ему хотелось только одного: сидеть под этим небом и всеми своими чувствами впитывать ни с чем не сравнимую обстановку этого потаенного заброшенного места.
Но стайка направилась в ту сторону, откуда веяло морем. Ему тоже захотелось увидеть берег, он даже на мгновение представил себе, как бежит по бесконечному песчаному пляжу.
Группу опять возглавил Маргон, за ним Сергей. Ройбен бежал бок о бок со Стюартом. Они двигались легкой рысцой, но вдруг Маргон неожиданно остановился и выпрямился во весь рост.
Ройбен сразу понял почему. Он уловил то же самое.
Голоса в ночи, там, где никого не должно быть.
Они вскарабкались на невысокую скалу.
Перед ними раскинулся великий теплый океан, переливавшийся чудесным играющим светом под яркими низко нависшими облаками. Это манящее тропическое море совершенно не походило на суровый холодный север Тихого океана.
Далеко внизу вдоль изломанного каменистого берега тянулась извилистая узкая дорога. Черные волны набегали на узкую полосу белого песка и, выращивая белые шапки, разбивались о скалы.
Голоса доносились с юга. Туда Маргон и направился. Почему? Что он услышал?
Все остальные тоже услышали это, почти сразу же после того, как последовали за своим предводителем. Ройбен заметил, как изменился Стюарт, да и сам он почувствовал в теле восхитительный прилив силы и ощутил, что его грудная клетка раздалась вширь.