Волки на переломе зимы
Шрифт:
В конце концов стало ясно, что жизнь Фила вне опасности.
Однако и теперь он плакал и вскрикивал во сне, и Лиза опускалась рядом с ним на колени и что-то шептала.
– Поначалу он находился на грани между жизнью и смертью, – сказала она Ройбену. – Теперь же перед ним одна только жизнь.
Элтрам ни с кем не разговаривал. Если ему, когда он пребывал в материальном состоянии, и требовался сон, он никак не выказывал этого. Каждое утро кто-нибудь из Джентри приносил свежие цветы, которые Элтрам собственноручно расставлял в вазах и стаканах на подоконники и столы.
Лиза в
Но можно было не сомневаться в том, что демонстрация физической мощи Лесных джентри произвела впечатление на всех. И даже потрясла. Это трагическое событие заняло большое и прочное место в мыслях Ройбена. Лесные джентри, несомненно, были способны причинить серьезное зло очень многим, если не кому угодно, будь на то их желание. Теперь в этом нельзя было усомниться.
И все же общества Элтрама нисколько не тревожило и не пугало его; пожалуй, он воспринимал Элтрама даже лучше, чем до недавних событий. Присутствие Элтрама успокаивало его. Если бы Филу стало хуже, Элтрам первым заметил бы это и поднял бы тревогу. В этом у Ройбена не было ни малейших сомнений.
Однажды, рано утром, когда Лаура еще спала, Ройбен записал все, что смог запомнить из обвинительной речи Хокана. Он старался не столько воспроизвести эту речь полностью, сколько передать ее основное содержание. А закончив, снова лежал без сна в теплой сухой тихой мансарде, под окном, казавшимся белой световой заплатой на стене, и в душе его, в самой глубине, глухо ныла непреходящая боль.
Утром четвертого дня – 28 декабря – Ройбен еще затемно отправился в большой дом, чтобы принять душ, побриться и переодеться. Той ночью они с Лаурой занимались любовью в своей спальне, а потом Ройбен незаметно заснул в ее объятиях. Однако ему было после этого не так уж хорошо. Этого оказалось мало. Ройбен хотел ее в зверином обличье, хотел, чтобы их любовь происходила в лесу и была такой же необузданной, как и возле йольского костра. Но это нужно было отложить на потом.
Он проснулся в десять утра, один, и первое, что почувствовал, были угрызения совести и тревога за Фила. Как он мог позволить себе бросить его так надолго? Он впопыхах натянул джинсы, рубашку-поло и принялся искать куртку и обувь.
Ему казалось, что для того, чтобы добраться до коттеджа, потребовалась вечность. Но войдя туда, он обнаружил, что Фил сидит за письменным столом и пишет в своем дневнике. Лиза накрывала в кухне стол для завтрака. Поставив кофейник и поднос с чашками и тарелками для отца и сына, она тихонько выскользнула из дома. Элтрама нигде не было.
Фил довольно долго писал, а потом захлопнул тетрадь и поднялся. Он был одет в новенький черный спортивный костюм. Темно-зеленые глаза смотрели на Ройбена приветливо, но несколько рассеянно, как будто он был погружен в глубокие и очень серьезные раздумья и никак не мог из них выйти.
– Мой мальчик… – сказал он и указал на стоявший у окна столик с едой.
– Ты знаешь, что с тобой случилось? – спросил Ройбен, не успев еще усесться левым боком к окну.
Фил кивнул.
– Что ты помнишь, папа?
– Да почти все, – ответил Фил. – Если я и забыл что-нибудь, то… то, пожалуй, даже не представляю, что именно это могло быть. – Он с непривычной жадностью располосовал на несколько частей яичницу и перемешал ее с кусочками бекона и кукурузной кашей. – Наваливайся, или ты не голоден? В твоем возрасте ты должен быть всегда голодным.
– Папа, а что именно ты помнишь? – спросил Ройбен, пристально рассматривая пищу.
– Я же сказал тебе, сынок: все. Кроме того, как меня несли по лесу; этого я действительно не запомнил. Я очнулся от холода, и это заняло несколько минут. От холода и света костра. Но все, что было потом, я запомнил отлично. Я ведь ни разу не потерял сознание. Вроде бы и терял, но не до конца.
– Папа, а ты хотел, чтобы мы сделали с тобой то, что сделали? – продолжал расспросы Ройбен. – Я имею в виду: то, что мы сделали, чтобы спасти твою жизнь. Ты же теперь знаешь, что случилось, верно?
Фил улыбнулся.
– Для того чтобы умереть, времени всегда вдосталь, верно, Ройбен? И возможностей более чем достаточно. Да, я знаю, что вы сделали, и рад этому. – Он выглядел молодым и бодрым, и этому не мешали даже знакомые глубокие морщины на лбу и щеки, отвисшие уже много лет назад. И рыжеватых прядей в седине заметно прибавилось.
– Папа, неужели у тебя нет вопросов обо всем том, что ты видел? Или слышал? Не поверю, чтобы ты не хотел получить объяснения всему этому.
Фил положил в рот еще две полных вилки еды, старательно подцепляя густую кашу, перемешанную с яичницей. Потом он откинулся на стуле и уже руками доел остававшиеся на тарелке кусочки бекона.
– Ну… видишь ли, сынок, это не оказалось для меня потрясением, хотя, с другой стороны, конечно же, оказалось. Но не могу сказать, что все случившееся было для меня полнейшей неожиданностью. Я знал, что ты и твои друзья собираетесь праздновать Модранехт в лесу, и в общем-то представлял себе, как это может выглядеть, если исходить из старинных традиций празднования Йоля.
– То есть, папа, получается, что ты знал? – спросил Ройбен. – И все это время знал, кто мы такие, да?
– Дай-ка я расскажу тебе одну историю, – сказал Фил. Его голос звучал совсем как обычно, а вот острый взгляд зеленых глаз все еще изумлял Ройбена. – Ты ведь знаешь, что твоя мать очень редко и мало употребляет спиртное. Не знаю, видел ли ты когда-нибудь ее пьяной…
– Пожалуй, однажды, но не так уж сильно.
– Так вот, она воздерживается от спиртного по той простой причине, что очень быстро теряет разум – и так было всегда, – а потом и сознание и забывает все, что с нею было. Это плохо для нее, потому что она очень эмоционально переживает такие случаи и плачет из-за того, что не способна владеть собой и управлять ситуацией.
– Я помню, она говорила об этом.
– И, конечно, важно и то, что она хирург и должна быть готова по первому же звонку отправиться в операционную.