Волки

Андреев Василий Михайлович

У того тоже дела плохи. Жил на скудные заработки Верки-Векши, шмары плашкетов уже не содержал - сам на содержании.

Ломтев советовал:

– Завязывать, конечно, нашему брату не приходится. Надо работать по старой лавочке, только с рассудком.

А как с рассудком? Попадешься, все равно убьют. Вот тебе и рассудок.

Умный Ломтев ничего не мог придумать.

Время такое! По-ломтевски жить не годится.

Бродил целыми днями Ванька полуголодный. В чайнушках просиживал до ночи, за стаканом цикория,

ел подозрительные лепешки.

А тут еще ни к чему совсем девчонка припомнилась, Люська такая.

Давно еще скрутился с нею, до второй судимости было дело. А потом сел, полтора года отбрякал и девчонку потерял.

Справлялся, искал - как в воду.

И оттого-ли, что скучно складывалась жизнь, оттого-ли, что загнан был Ванька, лишенный возможности без опасности для жизни воровать - почву терял под ногами - от всего ли этого вдруг почувствовал ясно, что нужно ему во что бы то ни стало Люську разыскать.

С бабою, известно, легче жить, Костя Ломтев и тот на бабий доход перешел.

Но главное не это. Главное, сама Люська понадобилась.

Стали вспоминаться прежние встречи, на Митрофаньевском кладбище прогулки. Пасхальную заутреню крутились как-то. Всю ночь. И весело же было. Дурачился Ванька точно не делаш, а плашкет. И Люська веселая, на щеках ямки - ладная девчонка!

Мучился Ванька, терзался.

И сама по себе уверенность какая-то явилась: не найдет Люську - все пропадет.

Раз в жизни любви захотелось, как воздуха.

С утра, ежедневно, блуждал по улицам, чаще всего заходил к Митрофанию.

Думалось почему-то, что там, где гулял с Люською когда-то, встретит ее опять.

Но Люська не встречалась. Вместо нее встретил около кладбища Славушку.

Славушка его сразу узнал:

– Глазастый, чорт! Чего тут путаешься? По покойникам приударяешь, что-ли?

Громадный, черноусый. Московка на нос, старинные, на заказ лакировки - нет теперь таких людей.

Не встречаются.

Под мухою. Веселый. Силач. Здороваясь, так сжал Ванькину руку пальцы онемели.

– Работаешь? Паршиво стало. Бьют, стервецы! Кулясова знаешь? Убили. И Кобылу-Петьку. Того уж давно. Теперь, брат, надо иначе. Прямо - за глотку: "Ваших нет". Честное слово. Я дело иду смотреть, - понизил голос Славушка. Верное дело. Хочешь в компанию?

– В центре?
– спросил Ванька.

– Не совсем. На Фонтанке. Баба с дочкою, вдова. Верное дело.

Ванька слушал.

Повеселел.

Дело есть! Что же еще и надо?

Осведомился деловито. В прежнюю роль делаша входил.

– Марка большая?

– Чтобы не соврать - косых на сорок! Честное слово! Я, знаешь, трепаться не люблю. Шпалер есть?

– Нет.

– Чего же ты? Теперь у любого каждого плашкета - шпалер. Ну, да я достану. Значит, завтра? Счастливо, брат, встретились. С чужим хуже итти. С своими

ребятами куды лучше.

– -------------

На другой день - опять, на кладбище.

Славушка, действительно, достал наган и для Ваньки.

Похвастался по старой привычке:

– Я, брат, что хошь достану. Людей таких имею.

Торопливо шел впереди, плотно ступая толстыми ногами в светлых сапогах, высоко приподняв широкие плечи.

Ванька глядел сзади на товарища и казалось ему, что ничего не изменилось, что идут они на дело, как и раньше, до войны еще ходили, без опаски быть убитыми.

И дело, конечно, удастся: будет он, Ванька, пить вечером водку, с девчонкою какой закрутит. А может и Люська встретится.

"Приодеться сначала, - оглядывал протиравшийся на локтях пиджак. Приодеться, да. Пальто стального цвета и лакировки бы заказать".

Хорошо в новых сапогах!

Уверенно легко ходится. И костюм когда новый - приятно.

Стало весело. Засвистал.

Свернули уже на Фонтанку.

В это время из-за угла выбежал человек, оборванный, в валенках, несмотря на весеннюю слякоть.

В руках он держал шапку и кричал тонким голосом:

– Хле-е-ба, граждане, хле-е-ба!

Ванька засмеялся. Очень уж смешной лохматый рваный старик в валенках с загнутыми носками.

Славушка посмотрел вслед нищему:

– Шел бы на дело, чудик!

Засмеялся.

Недалеко от дома, куда нужно было итти, Славушка вынул из кармана письмо:

– Ты грамотный? Прочитай фамилию. Имя я помню: Аксинья Сергеевна. А фамилию все забываю.

Но Ванька тоже был неграмотный. Когда-то немного читал по-печатному, да забыл.

– Чорт с ней! Без фамилии. Аксинья Сергеевна и хватит, - сказал Ванька. Хазу же ейную знаешь?

– Верно! На кой фамилия?
– Похряли!
– решил Славушка, подняв зачем-то воротник пиджака и глубже, на самые глаза, надвинул фуражку.

Недалеко от дома, где жила будущая жертва, начинался рынок-толкучка.

Ванька, догоняя Славушку в воротах дома, сказал тихо:

– Людки тут много. Чорт знает!

А Славушка спокойно ответил:

– Чего нам людка? Пустяки. Тихо сделаем - не первый раз.

– -------------

Долго стучали в черную, обитую клеенкою, дверь.

Наконец, за дверью женский голос:

– Кто там?

– Аксинья Сергевна - здеся живут?
– крикнул Славушка веселым голосом.

– А что надо?

– Письмецо от Тюрина.

Дверь отворилась. Высокая, худощавая женщина близоруко прищурилась.

– От Александра Алексеевича?
– спросила, взяв в руки конверт. Пройдите!
– добавила она, пропуская Славушку и Ваньку.

Славушка, толкнув локтем Ваньку, двинулся за женщиною:

– Постой, - сказал странным низким голосом.