"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6
Шрифт:
И, как следовало ожидать, ему приснился всё тот же давно умерший венн, наделённый перед смертью прозвищем Волкодава. Венн пришёл прямо в его домашний покойчик, чего никогда раньше не делал. По сравнению с прежними временами у него прибавилось изрядно седины да перевязь с драгоценным мечом, а в остальном он был всё тот же. Разве что менее оборванный и косматый. Он подсел к нардарцу, собираясь, похоже, вновь начать свои речи, полные невнятных предупреждений…
– Уйди, – сказал ему Гвалиор. – Без тебя тошно… Уйди!
Вместо ответа венн засветил ему полновесную оплеуху. Резкую, жестокую… и очень похожую на ту, что он когда-то уже от него получил… ВЕСЬМА НАЯВУ. Гвалиор вскинулся на лавке, отчасти трезвея, спустил ноги на пол. Выпитое вино ещё вовсю гуляло у него в крови, даруя счастливое забвение разницы между явью и сном, возможным и невозможным.
–
Вино сотворило чудо: нынче Гвалиор вполне его понимал. Не в пример другим ночам, сегодня было внятно каждое слово. Венн поднялся и вышел. Нардарец опустился обратно на лавку и натянул сползшее одеяло, собираясь блаженно и крепко уснуть (пока не разбудит головная боль, всегда после доброй выпивки настигавшая его перед рассветом). Он закрыл глаза, но что-то мешало. То ли свечка, оставшаяся гореть на столе, то ли зуд в обожжённой ударом скуле, то ли ещё что… Его покойчик находился на седьмом уровне, там, где на поверхность выходила одна из “чистых” штолен<Штольня – горизонтально расположенная горная выработка, имеющая выход наружу. >, не предназначенных для рабов. Двадцатилетняя служба сделала Гвалиора старшиной, но не самой высокой руки. Поэтому жил он хотя и не рядом с вечно скрежещущими подъёмниками или воздуховодами, по которым из глубины сочилась неистребимая рудничная вонь, – но и окошка наружу до сих пор не имел, и благодарить за это следовало господина Церагата. Всё дело было в том, что Гвалиор некогда пригрозил ему, и Церагат не забыл… Гвалиор лежал на лавке и слушал привычные звуки, отмечавшие круглосуточную жизнь рудника. Голоса громадных колёс, поднимавших наверх тяжёлые бадьи с битой рудой. Далёкий, глухой рёв воды, направляемой к шаровым мельницам хитроумными машинами Кермниса Кнера. И… очень тонкие, почти неуловимые покряхтывания, потрескивания, постанывания… самой горы. Южный Зуб тоже как будто силился что-то сказать ему, Гвалиору, да он, недоумок, всё не находил силы понять.
“Вставай, пропойца. Расковывай людей, кого успеешь, и выводи…”
Он ещё полежал, лениво раздумывая, что бы такое могли означать эти причудившиеся слова, и надеясь всё же уснуть. Сон, однако, не шёл, зато голова начинала ощутимо болеть. Собственно, у Гвалиора, как у всякого старшего надсмотрщика, имелась поясная связка ключей, отмыкавших почти всякую цепь… “Вставай, пропойца!”
Окончательно поняв, что спать в эту ночь ему не дадут, нардарец оторвал бьющуюся, опухшую скулу от подушки и натянул сапоги. Он решил для начала заглянуть на двадцать третий уровень, к “своим” опасным, колупавшим залежь каких-то окаменелых костей для дешёвых подделок под бирюзу. Гвалиор не сразу сумел нашарить ручку двери и пришёл в ужас, вообразив число лестниц вниз, которые ему предстояло одолеть, по возможности не свалившись. Ноги, по свойству виноградного халисунского вина, слушались плохо. Он для чего-то заранее отцепил от пояса ключи, тут же уронил их и долго шарил впотьмах, поминая Чёрное Пламя и Остывшие Угли. Нашёл наконец – и двинулся обычным путём, для верности придерживаясь за стену.
Добродетельный купец Ксоо Тарким произвёл на Эвриха довольно странное впечатление. Наверное, так оно и бывает, когда судишь о человеке со слов другого, знавшегося с ним двадцать лет назад. Потом сам встречаешь его – и начинаешь гадать, время ли переменило его, чужое ли мнение оказалось превратно (а каким ещё могло быть мнение сидевшего в клетке подростка), то ли это ты сам всё не так понял?..
Тарким встретил возвращение Эвриха с весёлым недоумением:
– Никак господин Лечитель обнаружил у себя в кошеле ещё одну грамоту от вейгила?..
Шутка получилась довольно жестокая. В сторону Эвриха тотчас обратилось три десятка лиц, одинаковых от въевшейся пыли, и тридцать пар глаз, вспыхнувших полоумной надеждой. Тарким не заметил. Он оглянулся только тогда, когда натянувшаяся цепь ощутимо дёрнула повозку, и туда с руганью устремился Харгелл. Эврих понял – купец вовсе не имел в виду подразнить людей, которых вёл в прижизненную могилу под названием “Самоцветные горы”. Он просто пошутил, думать не думая, что невольники могут услышать его слова и испытать едва ли не самое страшное чувство: несбыточную надежду у последнего края. Это была даже не жестокость. Это была следующая ступень, за пределом обычной жестокости. Это было примерно то состояние
Купец был очень польщён вниманием известного всему Саккарему Лечителя, пожелавшего вернуться к каравану нарочно затем, чтобы послушать рассказы о его, Таркима, странствиях. Не видать успеха торговцу, которого Боги забыли наделить бойкостью языка! К тому же Тарким был человек очень неглупый и, поняв свою выгоду, сделался ещё вдвое разговорчивее обычного. Вот только – как пришлось выяснить Эвриху в первый же вечер возле костра – Таркимовы путешествия ограничивались гораздо более скромным перечнем стран, нежели его собственные. Восточный Халисун – Саккарем – Самоцветные горы. И вот так все двадцать с лишним лет. И к тому же, повествуя о том или ином городе, Тарким сразу сбивался на достоинства и недостатки невольников, которых там можно приобрести, или принимался сравнивать цены. Больше он почти ничего не смог поведать ни про Чираху, ни про Астутеран, ни про Шехдад. Даже не упомянул о том, что этот последний когда-то дал Саккарему прославленную шаддаат и одного из самых блистательных Учителей Веры. “Вот так, – думал Эв-рих, вспоминая рассказы Волкодава о просвещённом молодом купце, мечтавшем отойти от малопочтенной и небезопасной торговли людьми. – Вот так…”
Жизнь, спасибо ей, давно выучила его не особенно выставлять напоказ свои чувства, и он лишь вежливо осведомился:
– Скажи, благородный сын Ксоо… Ты объездил без малого весь свет, и я вижу, что Боги без скупости наделили тебя красноречием и умом. Я думал составить из твоих рассказов главу недавно начатого труда… – (“Да чтоб я сдох, не увидев оливковых рощ Феда, если вправду так сделаю!”) – …Но теперь мне явилось на ум, что ты сам мог бы написать обо всём, что тебе довелось увидеть и пережить. Более того, я знаю, что когда-то тебе было не чуждо такое желание. Мне даже известно, как ты собирался озаглавить будущую книгу: “Пылинки на моих сапогах”…
Эврих намеренно переврал название, но Тарким его не поправил.
– Э!.. – отмахнулся он чашкой с вином-“курё-хой”, дешёвым и крепким, взятым в путь для надсмотрщиков и для себя. – Каждый в юности думает, что станет если не первым советником шада, то хотя бы вейгилом… Но меня воистину изумляет твоя осведомлённость, достопочтенный Лечитель! Откуда бы?
Между ними на блюде горкой лежали лепёшки и большая лопасть копчёного мяса, от которой каждый отрезал себе сам. Эврих не был удручён излишней брезгливостью, но, по его мнению, блюдо не помешало бы как следует вымыть. А мясо – крепче коптить или лучше прятать от мух.
– Как говорят у нас дома, рано или поздно ты обнаруживаешь, что мир тесен, – пожал он плечами. – Однажды мне выпало беседовать с человеком, которому случилось встречаться с тобой… Я запамятовал его имя, но, если бы даже и вспомнил, оно вряд ли бы что-то сказало тебе, поскольку ваша встреча была недолгой, а лет с тех пор минуло уже с избытком. Скажи лучше, добродетельный сын Ксоо, не случится ли мне послушать твою чудесную каррикану? Тот человек утверждал, будто ты всюду возишь её с собой, дабы наслаждаться музыкой на досуге. Я не поверил ему…
– И правильно сделал, – засмеялся Ксоо Тар-ким. – Похоже, тот, с кем ты говорил, в самом деле знал меня много лет назад!.. – Отхлебнул из чашки и вздохнул: – Я уже и забыл, как её, мою красавицу, в руках-то держать… Доброе дело – музыка на досуге, но где его взять, досуг? Вот отойду однажды от дел… Тогда, может быть…
Чтобы добраться в Самоцветные горы, Волкодаву не нужен был караван. Он и так слишком хорошо помнил дорогу. Чтобы попасть внутрь, ему не потребовалась серьга-“ходачиха”, вдетая в ухо. Стража при воротах стерегла входы-выходы от беглецов, а не от тех, кто пожелал бы проникнуть извне. Чтобы пройти вглубь, Волкодаву не было нужды ни в налобном светильничке, ни тем более в провожатых… Он не был здесь одиннадцать лет, но рудник с тех пор мало переменился. Разве что длиннее стали забои, да штреки сделались разветвлённей… Он без большого труда разобрался в их хитросплетениях. И, удержавшись от искушений, миновал подземными переходами множество мест, куда звала его память. Он шёл вниз и не задерживался по пути. Вниз, туда, где за бронзовыми воротами ждал Меч. Меч, способный разрубить самые корни Самоцветных гор и отправить их в небытие. Меч плоть от плоти Тёмной Звезды… Нет, не так. Звёздный Меч.