"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6
Шрифт:
Волкодав хотел ответить, но что именно – сразу забыл, поскольку в это время произошло нечто странное. Кругом не было видно ни души, и тем не менее откуда-то долетел женский голос:
Кони резвые мчались бешено По дороге вдаль, по дороге…Он звучал как будто очень издалека. И был каким-то… нечеловеческим. Волкодав не взялся бы объяснять, но от этого шелестящего голоса у него волосы чуть
Заунывный голос то ли подпевал негромкому посвисту ветра, то ли возникал из него, из шороха засохшей полыни и неупокоенных странствующих шаров…
Пока Волкодав пытался понять, откуда слышится голос, ветер поменял направление. На дороге впереди закружился большой столб пыли и помчался навстречу. Путники невольно заслонили руками глаза, а когда посмотрели снова, между колеями стояла женщина.
Она была в халисунском вдовьем уборе: просторная рубаха без пояса, на голове повойник, из-под него – длинные волосы. Ветер раздувал и вскидывал серые прозрачные пряди. Рослая, очень худая… и с таким неподвижным, неживым взглядом, что Волкодав даже вздрогнул, едва не посчитав её за Незваную Гостью, весьма не ко времени явившуюся забирать его из этого мира. Но нет, перед ним была просто женщина, сама собой идущая через степь.
Венн поклонился.
– Мир по дороге, госпожа, – по-халисунски обратился он к незнакомке. – Ты идёшь одна. Если хочешь, мы проводим тебя.
– Да не коснётся твоих одежд суховей усталости, – добавила мать Кендарат.
Женщина, не отвечая, всмотрелась в лицо Волкодава. У венна опять пробежал по спине мороз. Незваной Гостьей она, может, и не была, но он давно выучился узнавать смерть, когда видел её. Женщина мимолётно взглянула на мать Кендарат, потом склонилась над тележкой, и ветер тотчас услужливо откинул край плаща с лица Иригойена.
– Славный мальчик, – прошелестел голос. Так мог бы заговорить мёртвый бурьян у дороги. – Но не тот, кто нужен бедной Катим…
Прямо под ногами у неё вновь затеялся вихрь. Поднялась густая пыль, с шорохом закрутилась воронкой, ринулась в глаза… Когда Волкодав стал оглядываться, женщины нигде не было видно. Только пыльный столб уносился вдаль по дороге, сопровождаемый скачущими шарами перекати-поля, да истаивало в голосе ветра заунывное пение:
Что ж ты, дитятко, не отпрянуло, Что ж ты, милое, зазевалось…– Кто она?.. – шёпотом спросил Волкодав.
Мать Кендарат плотнее запахнула стёганую безрукавку и ответила так же тихо:
– Не знаю. Знаю только, что здесь не обошлось без великого горя и великого гнева.
Иригойен проснулся в тележке, стыдливо
– А мне такой сон хороший приснился… Я маму видел…
Венн переглянулся с Кан-Кендарат. Иригойену было совестно ехать, он слез и попробовал забрать перекладину у Волкодава, но не сумел даже заставить его разомкнуть пальцы. Тогда он вздохнул и просто пошёл рядом. На его плаще, у плеча, висел крепко прицепившийся репей. Волкодав хотел было сбить его, но передумал.
Конечно, Марий Лаур не отпустил их без достойной награды. На месте ручной тележки в колеях теперь мог бы переваливаться добротный крытый возок, запряжённый выносливыми мулами. Однако все трое слишком хорошо знали: чем безденежней кажешься в дороге, тем оно и лучше. Поэтому трое путешественников, измерявших бесконечные халисунские равнины, выглядели совершенно по-прежнему. Иригойен – всё в том же плаще, который у него когда-то отбирали урлаки. Мать Кендарат – на скромном сереньком ослике. И Волкодав, по обыкновению, босиком. Другое дело, постоялые дворы они теперь выбирали какие почище. Если было из чего выбирать.
– На севере у нас пасут овец, – рассказывал Иригойен. – Там, на возвышенных плоскогорьях, суровые зимы и не может расти лес, зато изобильна трава. Сам я в тех краях не бывал, но оттуда привозят войлоки и несравненное руно, а зимой доставляют баранину. Пастухи кочуют с пастбища на пастбище вместе с отарами. Они возят с собой войлочные жилища, которые легко разбирать и снова натягивать на раскладные решётки…
– Совсем как у нас, – мечтательно повторила мать Кендарат.
Она видела, что Иригойену едва хватает дыхания одновременно говорить и идти. Волкодав уже давно не давал ему катить тележку. Он и теперь придерживал шаг, чтобы халисунец не отставал. Потом вовсе сказал ему:
– Полезай. Отдохни.
Юноша остановился. Он тяжело дышал, лицо вместо смуглого казалось жёлтым, как воск.
– Я могу идти, – выговорил он упрямо. – Только отдышусь…
Волкодав поставил тележку на упор.
– Можешь, – согласился он. – Полезай.
Происходило это не в первый раз. Иригойен знал: спорить было так же бессмысленно, как и отбирать у венна тележку. Он чуть не заплакал от сознания собственного бессилия, но всё же подошёл и уселся.
– Вдоль Гарнаты собирают виноград и разводят коней, – немного погодя продолжил он свой рассказ. – Наше вино рады пить в Нарлаке и Саккареме, что же до лошадей, то они ничуть не уступят прославленным шоситайнским… Конь по-нашему «хар», родовитые вельможи до сих пор называются всадниками – харраями. Но у нас говорят, что в Последнюю войну столицу спасла не доблесть знатных конников, а ярость рабов, которым дали оружие и пообещали свободу…
Он снова замолчал, переводя дух, и скорбно подумал, что, наверное, скоро станет молчаливее Волкодава. Ему делалось невмоготу долго говорить даже сидя. Из-за грудной кости по всему телу распространялась дурнотная слабость. Если он пытался перебороть её, под левую лопатку начинала вонзаться ледяная игла. Тогда подкатывал страх. Снадобья матери Кендарат притупляли иглу, но совсем растопить её не могли.
Всё же Иригойен собирался рассказать ещё и про южный Халисун, где у подножия Прибрежного кряжа радовались солнцу поля пепельного и красного хлопка, но тут Волкодав подал голос.