Вольная Русь. Гетман из будущего

Спесивцев Анатолий Федорович

Москва с первого взгляда выглядела привлекательно. Но именно что с первого, при втором уже возникали некоторые сомнения. Срачкороб попытался представить себя в боярских шапке и шубе. Однако воображение выдало картинку именно что шапки и шубы, поддерживаемой за рукава дюжими стрельцами. О наличии в шубе человека можно было только догадаться, а головной убор, перекособочившись, прикрыл почти все лицо. Юхиму пришлось напрячься, чтоб не сплюнуть и не хохотнуть.

«И как они все это летом на себе таскают да по многу часов подряд? Я бы одного дня не выдержал, сдох от перегрева».

Да, знатного мурзу, специалиста военного дела и оружейного строительства

там гарантированно встретят ласково и приветят. Наградят имениями немалыми, назначат на важную должность при пушечном дворе, деньгами и соболями оделят, может быть, даже к уху царя допустят. Разумеется, боярская должность ему не светила ни в коем разе, так что опасаться смерти от перегрева в боярском одеянии не приходилось. Вот только подводных камней в подобном благолепном течении – разве что чудом мимо проплыть можно.

Не раз и не два ему доводилось слышать о порядках Московии. От друзей казаков, ездивших со станицами к царю, от запорожцев, бывавших там с посольствами от Хмельницкого, от ногаев, удостоенных приема у бояр, наконец, от русских дворян, ныне нередко встречающихся на Дону и Сечи. И московские обычаи чем дальше, тем менее привлекательными казались.

Должность дадут, несомненно, немаловажную, но далеко не главную, выше не один человек будет. А если верить рассказывавшим, каждому начальнику поклонись, да шапку не забудь снять, ошибешься – плетьми могут угостить. Что претило ему, привыкшему к свободному, панибратскому общению на Сечи, необходимость унижаться заранее казалась нестерпимой тяжестью. Здесь он с всесильным гетманом накоротке общался, приспичит всерьез – в любое время дня и ночи мог к нему заявиться. Называть себя холопом, даже царским… нет, такое не по нему. Да и в церквях придется стоять не пару раз в год, а еженедельно, врать попам про свою веру…

К тому же кто-кто, а Срачкороб знал прекрасно, как много подсылов Хмельницкого в Москве, еще больше донских, их всех могут натравить на перебежчика. Смешно даже надеяться выжить там после этого.

А шведов Юхим просто не любил. Сталкивался с этими светловолосыми зазнайками и проникся к ним откровенной антипатией. Какой-то из послов королевы, не пытаясь скрывать презрения, посмотрел на него – на тот момент одетого в походное дранье, – будто на сующегося под ноги приблудного шелудивого пса. Естественно, он немедленно преисполнился к скандинавам ответных чувств, даже более насыщенных. Очень хотелось тогда устроить сволочам какую-нибудь пакость, но, уловив это, гетман категорически запретил шутить над членами посольства и от греха подальше услал его с поручением на Дон. Вследствие этой антипатии откинул и этот вариант без больших сомнений.

Перебрав страны и народы, начал обдумывать возможность организации своего отряда для похода в Германию, против шведов и их союзников. Кликнув хлопцев на поход, ни на миг не усомнился, что легко сможет собрать несколько сот всадников, а может, и больше куреня, в котором уже свыше полутора тысяч числилось. Вот дальше начинались сплошные «но». Во-первых, большой вопрос, отпустит ли Хмель будущего святого так далеко? Беспокоило ощущение, что вряд ли. Во-вторых, если частью значительного отряда Срачкороб руководил достаточно уверенно – дело нехитрое. Однако совершенно самостоятельно командовать сотнями людей длительное время, да еще в отрыве от своих ему не приходилось. Это же не только повелевать, еще и заботиться о пропитании и снабжении своих подчиненных необходимо, разбирать их склоки… почему-то все его попытки примирить спорщиков приводили к тому, что они забывали о своих разногласиях, охваченные горячим желанием набить морду миротворцу.

Залезь кто неглупый в мысли страдальца, он легко мог бы указать ему на многочисленные логические

неувязки. Но никто рядом в этот момент телепатией не баловался и не подсказал Юхиму, что никуда он бежать с Сечи не собирается и весь этот перебор вариантов ухода – мысленное надувание щек. Слишком многое уже неразрывно связывало Срачкороба с этим местом и этими людьми.

* * *

Из-за опасения спровоцировать в Гданьске тревогу чайки подтянулись к месту ожидания товарищей, пошедших на обстрел уже в сумерках. Казаки сноровисто вытянули носы суденышек на узкую полоску не затопленного половодьем берега и начали готовить ужин. Точнее, разогревать походную тюрю. Поужинав этой непривлекательной на вид и вкус пищей, поснимали с голов, из-под шапок, платки, препятствовавшие заливанию глаз потом, водрузили обратно бараньи шапки и принялись ждать. Ждать и догонять, может быть, для кого-то и неприятно, но эти два действия, наряду с третьим – драпать, составляли основу существования сечевиков и донцов. Без умения сидеть в засаде, оставаясь незаметным, выжить на фронтире невозможно.

Сидели на лавках – сиденьях для гребли на чайках, – курили, запахи сгоравших в трубках табака или конопли стали пробиваться даже сквозь вонь пропитки одежды, болтали с рядом сидящими, дремали. Естественно, выставили на берегу и в чайках стражу наблюдать за окружающей местностью – не к теще на блины явились, совсем расслабляться никому в голову не приходило.

С большим вниманием выслушали радовавшие сердце звуки обстрела Хлебного острова – просто наслаждались этим жутким воем, как любители классической музыки выдающейся симфонией в исполнении большого оркестра. Хотя любители классики во время концерта мнениями не обмениваются, а казаки это делали.

– О, як загуло.

– Да не загуло, а завыло.

– Ни, загуло.

– Не спорьте, там и гул, и вой и, свист со скрежетом зубовным. Добра штука.

– Добра. От як бы поточниш литала…

– Тоби мед, та й ще ложкою.

– А шо, я б этого меду…

– З салом.

– А хоть бы и с салом.

– А не пронесе?

– Та чого вид доброи еды несты буде?..

Опознали лучше всех слышащие и гул пожара на Хлебном острове после завершения обстрела – по воде звуки далеко распространяются.

– От гуде…

– Де?!

– Та де ж ще может вогонь гудеть? Там, куды ракеты полетели.

– А я не слышу.

– Гуде, гуде, горыть польский хлиб.

– И я слышу, горит. А жаль, шо не смогли его забрать. Это скоко ж горилки из него можно выгнать…

– Да…

– Тихо. Пушки палят.

Все замолчали, вслушиваясь в звуки боя у Гданьска. Большинство легко смогло определить, что бьют не легкие пукалки, а орудия солидного калибра. После трех залпов, поддержанных кратковременной стрельбой из чего-то мелкокалиберного, на реке опять наступила тишина, нарушаемая только гулом пожаров складов на Хлебном острове. Непонятно было, то ли огонь вели корабельные пушки, хотя вражеского военного флота вроде бы возле берегов Польши быть не должно, то ли бахали крепостные орудия. Перед сечевиками встал вопрос: попали ли враги или промахнулись? Бой – дело опасное, никогда не знаешь, чем закончится.

Сразу несколько казаков пристали к оставшемуся старшим на эскадре Васюринскому с предложением пойти всеми силами и проверить, что там произошло и не нужна ли помощь товарищам.

Иван, немного поколебавшись, от такого риска отказался. По договоренности с Сирком участвовавших в обстреле – во избежание риска превращения удачного предприятия в разгром флота – ждать предстояло в условленном месте.

Часть сечевиков, имевших холерический темперамент, пыталась настаивать, не желая мучиться ожиданием, однако характерник быстро их окоротил.