Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
Августа одиннадцатого думали уже новый собор освятить, чтобы в день Успения, на пятнадцатое число того же месяца, отслужить в нем торжественную обедню. Но с уборкой лесов и с перенесением мощей и гробниц митрополитов московских из старой церкви задержались и освятили собор Успенский двенадцатого августа.
На другой же день после праздника Успения пришли из Новгорода тайные тревожные вести от государевых наместников новгородских и от доброхотов московских о том, что в Новгороде снова готов вспыхнуть мятеж, а немцы ливонские с магистром своим Борхом подымаются на Псков.
Государь немедля созвал общую тайную думу
96
Болярцы – провинциальные чиновники, ведающие снабжением войск во время войны (интенданты).
В начале этой необычной думы все были растеряны и взволнованы, только сам государь казался совсем спокойным, даже более спокойным, чем раньше, но был суровей и резче.
По мере того как Иван Васильевич давал ясные и краткие приказы, собрание успокаивалось, будто из неверных зыбей морских выходили все на твердую землю.
– Все же яз мыслю, – закончил государь, – что ныне, в конце лета, Ахмат на нас не пойдет. Казимир же, у которого распря и вражда с угорским королем Матвеем Корвиным, воевать с нами без Ахмата не посмеет, да и Менглы-Гирея боится. Токмо немцы одни, ливонские и ганзейские, могут на Псков напасть. Посему яз хочу все корни воровства новгородского вырвать, пока сразу сему помощи дать никто не может. Выбив сие звено из цепи поганой, разорвем мы и всю цепь ворогов наших.
В Димитров день, октября двадцать шестого, не опасаясь более нашествия Ахматова в этом году, Иван Васильевич снова выступил в Новгород, взяв с собой только тысячу отборных конников, дворецкого Русалку, дьяка Василия Далматова, стражу свою и личных слуг.
Дня же за три до этого он послал гонцов наместнику Василию Ивановичу Китаю, дабы оповестил владыку Феофила и весь Новгород, что идет великий князь к ним миром. В день же выступления своего долго беседовал он за ранним завтраком с сыном Иваном Ивановичем с глазу на глаз.
– Заставы расставлены? – спросил Иван Васильевич.
– Расставлены, государь-батюшка, по всем путям к Новугороду. Никого не пропустят.
– Сымают же заставы пусть передовые главного войска, а жителям бают, что Пскову на помочь идут, против немцев.
– Помню яз, государь-батюшка, все наказы твои. Все у меня записано так, как на тайной думе ты сказывал. Ведаю яз, каким воеводам с какими полками идти и в каком порядке. Воеводы у собя на ратных чертежах пометили, какими путями идти им. Маэстро Альберти с двумя толмачами поедет и ломовые пушки с пушкарями повезет. Токмо, когда собирать и слать к тобе полки, ты не сказывал.
– Прикажи воеводам днесь же. Пусть идут следом за мной, на третий день после отхода моего из Москвы. Идти же им, как указано, дабы настичь меня в день моего прихода к Новугороду, близ его, у яма Бронницкого.
Государь
– Следи, сынок, за братией моей. В случае чего тайно от всех пошли ко мне Трофим Гаврилыча. Сей для самых тайных вестей. Прочих же вестников шли чаще, через день, а будут вести – и всяк день.
Когда князь великий Иван Васильевич прибыл в Сытино, что в тридцати верстах от Новгорода, его никто не встречал там, и даже наместники его к нему не приехали. Это удивило государя и встревожило. Хотел он уже слать разведчиков к Новгороду, чтобы узнать, нет ли на пути его войска какого чужеземного, но конники его из передового отряда ни о чем подозрительном ему не доносили.
В это время пришел к государю дьяк Василий Далматов вместе с дворецким Русалкой, а с ними был новгородец Афанасий Братилов, которого Иван Васильевич сразу узнал.
Афанасий истово молился и, низко кланяясь государю, сказал:
– Будь здрав, государь, многие лета.
– Здравствуй, Афанасий, – ответил государь, – верный ты слуга мой, и чую, вести принес мне.
– Истинно, государь, – ответил Афанасий, недоверчиво косясь по сторонам, – токмо вести сии тайны вельми.
– Ништо. Не бойся, Афанасий, сказывай все, что ведаешь.
– Тайно я к тобе из Новагорода третий день как бежал, – заговорил Афанасий. – По рукомеслу своему златокузнечному я ко многим боярам и даже в палаты самого владыки вхож. Посему много всего слышу и ведаю. Владыка же, государь, и близкие его, средь которых и бывший тысяцкий Максимов, с королем Казимиром ссылаются и с немцами.
– Ведомо нам сие, Афанасий, – разочарованно заметил Иван Васильевич.
– Сие токмо начало, государь, – заволновался Афанасий, – а дело в том, что король обещал владыке полки свои снарядить против тобя и сам войско свое вести хочет. Многие же из бывшей господы, еще более неразумные, при всех хвастают: король-то Казимир зовет-де Ахмата на Москву. Все-де они за един ныне, докончание у них против Москвы есть. Опричь того, король-то, бают, в Рым посылал, моля у папы вспоможения денежного на ратные дела. Обещал унию еретичную поганую во всех землях новгородских ввести, а православие гнать, как древние рымляне в языческое время христиан гнали и мучили.
– Ну, а папа? – перебил Братилова Иван Васильевич, боясь, что тот увязнет в церковных делах.
– Папа внял Казимиру, разрешил ему особый сбор – десятину – во всех костелах польских и литовских на ратные дела.
– А новгородцы что деют?
– Готовятся вече и господу с посадником поставить. Казимир им всю старину обещает вернуть.
– Ну, спасибо тобе, Афанасий, иди отдыхай у дьяков моих.
– Нетути, государь, – живо заговорил Братилов, – молю, отпусти меня, дабы не видели в войске твоем. Сам разумеешь, почто…
– Иди, иди, – улыбнулся великий князь. – Саввушка выведет тобя из стана нашего.
– Тут у свояка своего заночую. Никому приметно не будет…
Когда Афанасий Братилов ушел, Иван Васильевич сказал дьяку Далматову:
– Запиши сии вести. Ну, идите же отдыхать. Утре до свету пойдем к яму Бронницкому.
На другой день, в Бронницах, узнал государь от доброхотов, перебежавших к нему, что новгородцы за стенами затворились и миром не хотят пускать к себе великого князя, что вече есть у них снова и новый посадник – Ефим Медведнов.