Вольному - воля
Шрифт:
Для вечно младшего в семье.
Когда и внуки старше станут,
Он будет ждать один во тьме
Десятилетнюю Светлану.
Он так не ждал бы даже мать.
Протянет руки и застонет.
И я судьбу свою опять
Увижу на его ладони.
День рождения брата
На
Твой день рожденья нынче. Здравствуй брат.
Девятый год тебе. А мне – тринадцать.
И так отныне будет повторяться
Зимою каждой в декабре из года в год.
Что твоему рожденью твой уход?
Крестили нас с тобой в одной купели,
Крещеного тебя да не отпели.
Святой отец вознес ладони вверх.
Святой отец сказал: «Великий грех…»
Святой отец целуй ладони сыну –
Одной мы крови лишь наполовину.
Как знать, чей был. А мать у нас одна.
И вся седою сделалась она.
И все бы ей присесть и прислониться…
Да не осталось ни одной вещицы
Твоей в квартире, чтоб к губам прижать.
И фотографии сняла со стенки мать.
Так в черный день пустые бьют копилки
И не зовут соседей на поминки.
Звала любого братом я порой,
Да никому не стала я сестрой.
Но старый стиль. Декабрь. Морозный иней.
День рождества родного брата ныне.
И присно, и вовек веков. С утра
Моей душе – тринадцать. Я – сестра.
В саду моем
1
Слегка пружинят под пятою
Холмы на ближних облаках…
Я маму помню молодою
В венце и с братом на руках.
Сушилась детская пеленка,
И ниспадала пелена.
И запевала тонко-тонко
Дрожащим голосом она.
Ей подпевали гости пьяно,
На стол уставясь, как в провал.
И дед в рубахе покаянной
Ладони к брату простирал.
И в чем-то, все одном и том же
(не вспомнить в чем), винился он.
И шар у брата на ладошке
Был освещен со всех сторон.
2
Белеет дом на косогоре.
Белым-бело средь бела дня.
Еще мой дед с родней не в ссоре,
Вся еще жива родня.
Дороги сходятся кругами
На пне, от дома в трех верстах.
И в доме пахнет пирогами,
А дом в искусственных цветах.
Еще оставшихся от свадьбы
Моей родимой с неродным.
Еще родного увидать бы,
А я пою и в прах, и в дым.
Пою
И сколько мне? Наверное, семь…
И так на кладбище просторно,
Что словно нет его совсем.
Как будто и не било градом,
И не смывало на песке.
И просит бабушка, чтоб рядом,
Хотя еще не знает с кем.
3
В саду моем далеко видно…
Я эти праздники люблю.
И хмелем печь моя обвита,
И дед как будто во хмелю.
И после Троицы из комнат
Сухих не вынесли ветвей.
Не шелестят, родства не помнят,
А были все моих кровей.
То после Троицы… а нынче
Снимают яблоки в саду.
Ребенок в горнице захнычет,
И я – Иду! – кричу, - Иду!
И детский плач притворно жалок,
И откровенно смех лукав.
И целый угол полон яблок,
И все равно, одно – в рукав!
4
Восходит месяцем кокошник
Из бабкиного сундука.
Судьбу тачает дед сапожник,
Босой теперь уж навека.
И кажется, случится завтра
Все то, чему вовек не быть.
И не к добру лихая дратва
Вольется в шелковую нить.
Вольются в шелковые руки
Мне повода,
и на беду
Вспоют, как лебеди, подпруги
И выгнут шеи на лету.
И повлечет тоской единой,
И дед вослед мне крикнет зло
Про то, что стаей лебединой
Не крепят к облаку седло.
Голубичный кисель
Опрокидывалось небо над селом
И плескалось голубичным киселем.
Люди жили, люди рвались от земли…
Люди разные хлебали кисели.
И хватали небо посиневшим ртом
И не утирали губы рукавом.
И у всех, кого несли назад к земле,
Были губы в голубичном киселе.
***
Где дома я, а где в гостях –
Забыла я, в конце концов.
И черный плат несет в когтях
Мое летящее лицо.
Еще торопится плечо
За птичьим трепетом щеки.
Еще у сердца горячо –
А уж запели ямщики
Из-под земли по всей степи,
Из-под обочин голося…
Терпи, душа моя, терпи –