Вольные города

Крупняков Аркадий Степанович

— Сего разговора я три года ждал, княгинюшка,— сказал Иван, довольно потирая руки,—теперь я начну готовить встречу ордынскому послу. А с гостями, что придут, ты уж сама займись.

В ночь перед выездом из Тарусы Кара-Кучук спал плохо. Сни­лись ему змеи, рыбы и всякая нечисть, он часто просыпался в хо­лодном поту. Уснул лишь на утре и проспал долго. Одевшись, вы­шел из шатра, глянул на другой берег, а там какая-то рать стоит.

— Кто на том берегу? — крикнул он. Подскочил воин, склонил- *я

чуть не до земли, выдавил:

— Уруссэ.

Не прошло полчаса, с той стороны — лодка. В ней князь вое­вода Данила Холмский с пятью ратниками. Князь вышел из лодки, подошел к Кара-Кучуку и, не поклонившись, сказал:

— С приездом на нашу землю, славный Кара-Кучук.

— Поклон! Где поклон? —прорычал ордынец.

— Всему свое время. Я послан сюда не для поклонов, я послан встретить тебя и указать дорогу.

— Я дорогу без тебя знаю. Не первый раз. Эй, кто там? Пе­редайте мою волю: всем сниматься, мы идем в Москву.

— Всем сниматься не надо, славный Кара-Кучук.

— Как это не надо?

— Пока не закончится посольство — торговле не быть. Посему купцов м лошадей оставь здесь.

— А если я не оставлю?

Данила Холмский молча показал на берег. Над высоким обры­вом, ощетинившись копьями, стояла русская рать. Кара-Кучук, прищурившись, долго глядел на берег, думал: «Конечно, если я чосажу на коней всех моих купцов, русских можно рассеять. Но какой посол начинает воевать, еще не сказав в Москве ни слова? Гак не бывает». И, скрипнув зубами, отдал приказ оставить куп­цов и лошадей на месте.

Шли медленно. К московским посадам подошли лишь вечером. Раньше, бывало, все послы сразу шли в кремль, на подворье, а купцов и прочих татар сажали на житье за белый город, на Ор- тынку. На этот раз Холмский, ехавший впереди посольства, свер­нул на Ордынку сразу.

— На подворье надо! — крикнул Кучук.

— Вашего подворья уже нет. Пожар был — сгорело. Велено са­жать сюда,

И еще раз скрипнул зубами Кара-Кучук. И еще раз подумал:

Раз московиты осмелели, надо держать ухо востро. Не спроста н>ии высокомерными стали, не спроста».

Утром Кара-Кучук облачился в лучшие одежды. Около ордын- кого пэстоя уже Данила Холмский на коне. Рядом с ним—стре­мянный и никого более. Вдоль забора выстроились по четыре че- і тока в ряд ордынские послы. Все шестьсот. Впереди их четыре

могучих воина с носилками на плечах. На носилках обитое сафья­ном кресло, в кресле басма — изображение хана. По краям носи­лок— по четыре воина с обнаженными саблями. Кара-Кучук вско­чил на серого в яблоках жеребца, выехал со двора на улицу, по­равнялся с конем Холмского. Воевода вместо приветствия сказал:

— Посольство зело велико, Кара-Кучук. В кремль велено впу­стить только охрану басмы — шестнадцать воинов.

Это окончательно вывело из терпения посла. Он ударил же­ребца плеткой, тот взбился на дыбы.

— Если так,— закричал Кучук,— то я

совсем не поеду к Ивану! Я велю самому прийти ко мне сюда, нет, не прийти, приползти на брюхе. Совсем обнаглели вы! — Кучук рвал поводья, жеребец крутился на одном месте, выбрасывая из-под копыт рыжую гли­ну.— Еще не было такого, чтоб нам указывали, сколько послов пойдет...

— Уж не боишься ли ты, отважный Кара-Кучук? — перебил его Данило.— У тебя тут чуть не тыща воинов, а я приехал к тебе один, не боюсь. У великого князя в палатах и десятка ратников не наберется, а ты боишься. Не на сечу же идешь — на беседу. Ну, ежели боишься, бери всех, пусть у избы толкутся.

Кара-Кучук снова поднял жеребца на дыбы, подскочил к пос­лам, отсчитал четыре ряда, взмахнул плеткой, как отрубил, и шест­надцать воинов двинулись вслед за басмой.

Когда въехали в кремль и Кучук увидел, что его не встречает никто, он сказал по-татарски ехавшему рядом с ним темнику Ха- сыбу:

— Зря в такую даль тащились. Надо было сразу войной идти...

Прием послов был назначен в Брусяной избе. Кучук соскочил

с коня, взошел на двуарочное крыльцо и начал медленно подни­маться по высокой лестнице. За ним так же медленно несли басму. Два ратника с бердышами распахнули двери, и посол вошел в большую, с низкими сводами палату. В переднем углу на возвы­шении сидел великий князь. Под ним золотой трон, которого рань­ше Кучук не видывал. Да и палаты этой в прошлые приезды не было. Иван Васильевич был в полном княжеском облачении, с шапкой Мономаха на голове. Раньше он надевать эту шапку не решался. Около стен, на обитых бархатом рундуках, сидели боя­ре, князья и многие незнакомые Кучуку люди. Посол остановился, пропустил вперед себя носилки с басмой и велел их поставить пе­ред троном.

— Хорошо ли доехал ты, храбрый Кара-Кучук?—спросил князь после того, как носильщики встали перед троном.

— Доехал я, слава аллаху, хорошо,— угрюмо поглядывая на трон, ответил посол.

— Здоров ли брат мой хан Ахмат?

=— Повелитель твой, хан Ахмат, здоров.

— Ты, я чаю, грамоту моего брата Ахмата привез?

— Привез. Вот она,— и Кара-Кучук кивнул головой. Один из послов подскочил к трону и, склонившись, подал на серебряном подносе свиток. Иван взял свиток, глянул на висевшую печать, пе­редал дьяку Мамыреву. Тот разломал печать, развернул свиток и начал читать.

— Вышнего бога волею я, Ахмат-царь, и верное слово мое...

— Грамоту великого хана надо слушать стоя! — перебил дья­ка Кучук.— Со времен Чингиз-хана...

— А мне способнее слушать сидя,— спокойно сказал Иван.— Ты, Кара-Кучук, зря не ори—я и сидя грамоту хана уразумею.

— Ты прежде должен священное изображение хана поцело­вать. Так издавна заведено!

— Успею еще. Надо узнать, что великий хан пишет нам. Мо­жет, целовать-то не за что.

По палате прокатился смешок. Кучук окинул злым взглядом палату, крикнул: