Вольный горец
Шрифт:
С кропилом направился к плотникам, и они сосредоточенно посерьезнели, заранее зажмуривая глаза и улыбаясь одними губами.
«Основается дом сей — во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!» — в третий раз пропел-проговорил отец Ярослав.
…Когда мы сели в машину, и от захаровского парка вновь выехали на Звенигородское шоссе, Борис Павлович сбросил скорость и, вполоборота взглядывая на отца Ярослава, спросил с упрямым сомнением:
«Как же это, батюшка, понимать? Когда предложил в Захарово завернуть, я ведь ни сном, ни духом, как говорится…»
Отец Ярослав, на лице которого всё ещё плавало
«Для нас это обычное дело… Господь всегда так устраивает, чтобы священник оказался в урочный час в нужном месте.»
«Да вот… если бы не сам за рулём, — словно не договаривая чего-то, медленно продолжал мой ни в сон, ни в чох не веривший друг. — Если бы не сам… сказал бы: присочинили… придумали.»
«Как видите, придумывать ничего не пришлось!» — мягко, но не без торжества подтвердил отец Ярослав.
«А я, выходит, — снова начал подбирать слова Борис Павлович. — Как бы и не я это предложил? Заехать в Захарово.»
Батюшка дружелюбно рассмеялся, явно довольный ходом размышлений моего старого друга:
«Вы услышали…»
«Хорошо, хоть услышал!» — пробовал отшутиться Борис.
«Прислушивайтесь, прислушивайтесь, — мягко наставлял батюшка, поглядывая и на меня тоже. — С удивительным постоянством происходит не только с нами. Касается всех, кто воцерковлен, кто в вере крепок. Господь ведёт таких. Нужен — окажешься в нужном месте. В тот самый час, когда это необходимо — край, как говорится. Либо самому тебе, либо кому-то другому, кого в этот час помощь твоя поддержит, а, может быть, и спасёт. Начните примечать, вы начните…»
С тех пор прошло около двух лет.
Если нам случается ехать по Звенигородскому шоссе, Борис Павлович без лишних слов поворачивает к Захарову, и мы с ним, если нет времени зайти во всё ещё новенький, успевший вырасти тогда к пушкинскому празднику дом Ганнибалов, хотя бы обходим вокруг него, дойдём, бывает, до озерка, чтобы взглянуть на «зерцало вод» и на сидящего теперь неподалёку от него бронзового подростка — Пушкина.
Всякий раз, поглядывая на вековые деревья вокруг, на стоящий среди них дом с колоннами и с балконом, Борис Павлович сперва насмешливо ворчит как бы про себя:
«Долг чести, долг чести!..»
И, поглядывая на меня, добавляет с весёлым удивлением:
«Выходит, мы — в урочный час тогда, а?»
СЛУГА ПОКОРНЫЙ
Этим рассказом я тоже обязан своим друзьям — священнику Ярославу Шипову, призывавшему почаще размышлять и к самому себе прислушиваться, помните, и Борису Шанаурову, Борису Павловичу: после того, как «случайно» привёз батюшку в Захарово, он не только зачастил в бывшее имение Ганнибалов, но и постоянно возвращался туда в наших беседах.
Вот и получилось, что задуманный когда-то рассказ «Володя-Паяла» не только заголовок сменил, но постепенно приобрёл некий достаточно странный, а для меня — прямо-таки загадочный смысл…
Дело в том, что десяток лет назад, когда стало модным искать свои дворянские или какие-нибудь иные, не менее древние корни, я грешным делом тоже поддался искушению. Не потому, поверьте, что мне было невтерпёж обзавестись благородным знаком отличия от остальных соотечественников,
А кое-какие основания для поиска доказательств непростого происхождения в семейных наших преданиях имелись. Девичья фамилия моей мамы, Антонины Мироновны, была Лизогуб. Предки её перебрались на Кубань из Украины и чтили себя запорожскими казаками. Но Лизогубы — одна из самых главных ветвей родословного дерева Николая Васильевича Гоголя. Для начала не слабо, верно?
И стал я, значит, к великому писателю потихоньку подкрадываться.
Мы уже говорили благодарное слово Викентию Викентьевичу Вересаеву, собравшему интереснейшую книгу документов о жизни Пушкина. Но такого же достоинства книга, тоже включающая в себя документальные свидетельства и воспоминания современников, есть у Вересаева и об Николае Васильевиче: «Гоголь в жизни».
Принялся я эту книгу листать, и чем дольше листал, тем больше прямо-таки раздувался от гордости. На одной из первых страничек в главке «Предки Гоголя» под номером пятым значится: «Афанасий, род. в 1738 году, секунд-майор. Жена его — Татьяна Семёновна Лизогуб». Из очередных документов следовало, что отец Татьяны Семёновны «был, во-первых, родной внук гетмана Скоропадского, получивший богатые дедовские маетности, а во-вторых, это был зять переяславского полковника Василия Танского», который «оставил Польшу в то время, когда Петр Великий вооружился против претендента на польский престол Лещинского. Он усердно служил Петру в шведской войне и занимал всегда одно из самых видных мест между малороссийской старшиною. Прадед поэта, Семён Лизогуб, происходил от генерального обозного Якова Лизогуба, известного тоже в царствование Петра Великого и его преемников.»
Речь о «генеральном обозном» Запорожского войска и упоминание о «сечевиках» с острова Хортицы на Днепре, об их «вольной республике» перенесло меня в давние времена казацкой славы… Взял с полки том Гоголя, открыл на первой страничке «Тараса Бульбу», и уже не мог оторваться от удивительной повести — пока не дочитал до конца. Как это всё-таки здорово, когда в горькую годину снова найдёшь вдруг почти забытое: «Уже и теперь чуют далёкие и близкие народы: подымется из русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая была бы непокорна ему… Да разве найдутся на свете такие огни и муки и сила такая, которая пересилила бы русскую силу!»
Чтение «Тараса Бульбы», этого торжественного гимна и казакам, и всей Земле Русской само по себе стало главным, но как бы заодно я выискивал в нём и «нашу» фамилию, мамину — с детства помнилось, что она там вроде была… нет! Дважды встретил одного из непобедимых героев старой Сечи — Ивана Закрутыгубу: «А у возов ворочает врага и бьёт Закрутыгуба.» Наверняка не слабый духом и телом был казачина! С «гоголевской» улыбкой, относящейся к собственному его родословию, — придуманный Николаем Васильевичем? Или реальный, как бы мы сказали нынче, герой?