Вольный каменщик
Шрифт:
Хотя Егор Егорович был иностранцем, но служащие его любили за приветливость, отзывчивость и строгую деловитость; он был старшим по должности и по времени службы — почти все поступили в контору уже при нем. Если такой человек впал в неистовство, значит, тому была исключительная причина. Простое объяснение, что «старик чудит», данное порядочно смущённым Анри Ришаром, удовлетворить не могло. Машинистка покачала головой и продолжала писать, остальные конторщики притихли. С опущенной головой и с портфелем в руках Егор Егорович проследовал к выходу, никому не кивнув и ничего не сказав.
Очень редко, но все же случалось, что Егор Егорович опаздывал к обеду. Обычно в таких случаях он предупреждал по телефону, чтобы Анна Пахомовна могла сообразовать с его опозданием свои хозяйственные хлопоты. На этот раз телефонного звонка не было, и просрочено было целых полчаса. Поэтому Анна Пахомовна позвала сына:
— Иди обедать. Не можем же мы ждать без конца.
Оба ели молча, своим молчанием строго осуждая Егора Егоровича, который в это время взбирался по лестнице на шестой этаж дома в противоположном конце Парижа.
На третьем этаже он передохнул, переложил портфель из-под правой мышки под левую и стал подыматься выше. На шестом этаже были три двери — и никакой дощечки или карточки. Консьержка сказала: «Дверь прямо» — но все двери оказались с левой стороны. Егор Егорович догадался позвонить у средней.
Долго не отворяли. Потом зашаркали туфли и заслышались тяжёлые и веские шаги, знакомые Егору Егоровичу, который, испытав удовлетворение, косточкой указательного пальца постучал в дверь трижды с равными промежутками. Отворившему мосье Жакмену он сказал:
— Это я для вашего успокоения, что стучит не враг.
Удивлённое и недовольное лицо Жакмена посильно изобразило приветливость.
В передней пахло пылью и табаком, а затем прошли в комнату, где пахло пылью, табаком и старым человеком. Ставни были полупритворены, но было видно на большом мягком кресле обратное изображение форм тела мосье Жакмена. Егор Егорович занял стул напротив, а портфель положил на колени. Начали с молчания, которого Жакмену хватило, чтобы набить трубку. Когда же он чиркнул спичкой, Егор Егорович сказал:
— Я пришёл к вам, как младший брат к старшему, как невежественный ученик к мастеру.
Затем следовало изображение события, до того взволновавшее ученика Егора Тетёхина, что он забыл про обед дома и про французский обычай приходить к знакомым только по приглашению:
— Как мне поступить? Будьте в этом деле братом и руководителем.
Золотой зуб руководителя вынырнул и принялся за работу:
— Думаете ли вы, дорогой брат, что масонство призвано решать профанские дела и делишки? Мальчишка оказался негодяем — при чем тут Братство вольных каменщиков? Прогоните его со службы — и вы будете правы.
Егор Егорович опешил:
— Я, конечно, знаю, что обычно поступают так. Но не налагает ли на меня звание вольного каменщика особых обязательств, тем более, что провинившийся служащий — наш брат по ложе и, следовательно, посвящённый?
— Посвящённые не воруют и не берут взяток. Один обряд не делает посвящённым, и много мусора и недостойных в наших рядах.
— Это я тоже знаю, хотя и очень сожалею. Но могу ли я, масон со вчерашнего дня,
— Этот Ришар — паршивец; его нужно не только со службы, а и из ложи прогнать.
Егора Егоровича стеснял набитый делами портфель; он приставил его к ножке стула, примяв кожаный угол. Разговаривать стало легче.
Испокон веков приходили к мудрецам за советом обуреваемые сомнениями. Мудрецы становились в позу, запахивали тогу и изрекали изречения. В данном случае мудрец, пыхая табаком, исключительным по дешевизне и ядовитости, выражался ясно и безо всякой торжественности, и именно это смутило Егора Егоровича. Неожиданно для себя он теперь старался защитить провинившегося:
— Он ещё молод. Если я его уволю, это может толкнуть его на дурную дорогу. А если оставлю, — не припишет ли он этого нашей особой связи? И не выйдет ли — рука руку моет?
Мудрец перестал пыхтеть трубкой и пристально посмотрел на собеседника, который продолжал:
— С другой стороны, — если наша братская связь что-нибудь да значит, то к этому случаю я должен отнестись с особой внимательностью. Прежде я и думать не стал бы, а теперь очень чувствую ответственность. Дело в том, брат Жакмен, что я до сих пор не позаботился узнать, как живет этот Ришар, что он читает, что думает, какова его семья и все прочее. Большая ошибка! Может быть, он потому и решился на такой шаг, что попал в безвыходное положение и отчаялся, или же, — ведь это возможно — он это сделал под воздействием тёмных сил, омрачивших на время его разум.
Мосье Жакмен грузно и не очень охотно привстал, взял со стола пенсне, протер его большим и нечистым носовым платком и оседлал нос. Сквозь сильные стекла выглянул его глаз, полный недоуменья и со слезящимся треугольником у носа. Этим глазом он оглядел сначала лицо Егора Егоровича, задержавшись на бороде, потом скользнул по галстуку, спустился до коленок и вернулся обратно к бородке. Ничего особенного, останавливающего внимание и дающего объяснение, во всем облике русского брата не было, и мосье Жакмен сказал:
— Oui… Mais… [56] Мне кажется, дорогой друг, что вы склонны заняться перевоспитанием Анри Ришара?.
Я старше его годами и имею немалый жизненный опыт. И мне кажется, что в том, что произошло, есть доля моей вины, потому что я вовремя не подал ему доброго совета и не протянул руки помощи. То есть я это предполагаю.
— Tiens… [57]
Только тут мосье Жакмен заметил, что галстук Егора Егоровича мог бы быть лучше подобран к костюму и что пора ему постричь волосы. Тем временем трубка мосье Жакмена погасла.
56
Да… Но… (фр.).
57
Да ну… (фр.).