Вольный стрелок

Гусев Валерий Борисович

– Он в машину не влезет.

– Сзади прицепим. Тачанка будет.

Я присел на корточки, стал припоминать уроки чапаевского Петьки: где тут эти самые «шчечки»?

Разобрался – все было очень просто и надежно, – отсоединил пулемет от станка, уложил по частям в машину.

Анчар тем временем спустил вниз цинку с патронами и мешок с «ленточками». Матерчатые ленты, как ни странно, не сгнили, только чуть тронулись ржавчиной заклепки на них.

– Ты умеешь на него нажимать? – спросил Анчар.

– Научимся.

Сегодня же и попробуем. Устал?

– Нет. Я в горах не устаю. Я в море укачиваюсь.

Тем не менее я сел за руль.

– Женечку проводил?

– Проводил.

– Я без нее не люблю. От нее свет идет. Веселый. Она будет хорошей женой. Дружеской. – Положил руку мне на плечо. – Ты не грусти. Мы сейчас вина выпьем. Из Максимова постреляем в кого-нибудь. – Тактично улыбнулся. – И ты выспишься.

Мы так и сделали. Установили пулемет в дверях сакли, залили в кожух воду, набили одну ленту патронами. Анчар сбегал в кладовку, отыскал старый пробковый круг и забросил его в море.

Я поднял рамку, заправил ленту, поста – – вил прицел на триста метров.

Жаль катера поблизости не видно. Впрочем, оно и хорошо – им «сувенир» будет. Наверняка ведь с моря пойдут.

– Давай, да? – сказал Анчар с нетерпением ребенка: очень хочется поскорей посмотреть, как забегает новая игрушка.

Я лег за пулемет на бурку (ну вся красно-белая атрибутика налицо), Анчар примостился рядом, вторым номером.

Круг (тоже красно-белый – за большевиков или за коммунистов?) лениво покачивался на волне. Я поймал его в прицел, нажал гашетку.

«Максим» задрожал в моих руках, вокруг мишени вскипела вода, полетело крошево пробки.

– Вах! Какой молодец! – Анчар щелкнул пальцами. – Теперь я. Тоже молодец буду, да?

Он чуть опустил ствол вниз, ударил длинной очередью. К размочаленному кругу побежала строчка фонтанчиков, настигла его, разломила надвое.

Анчар повернул ко мне счастливое лицо с блестящими зубами.

– Какой хороший Максимов. За него надо поднять самый большой фужор.

– Эй, командир, – раздался крик из монастыря, – перебрал, что ли?

А я про него забыл совсем. Вышел из сакли.

– Радиограмма тебе: «Консультации задерживаются. Решения еще нет. Необходима встреча. Сообщу. Логинов». Что отвечать?

– Ответ: «Пошел ты на…!» – от души проорал я. – Впрочем, стой, погорячился. Давай так: «Жду сообщения. Алекс».

– Добро! – И мой штатный радист укрылся в своей радиорубке.

Мы закатили пулемет в саклю, оставили дверь открытой, чтобы вытянуло пороховую гарь, и спустились в дом.

Там мы подняли «фужор» за «Максимова», потом за его «ленточки», помянули раздолбанный круг, пожелали Женьке мягкой посадки, Светке – теплой воды, Сереге – горячих объятий…

– А патроны? – вспомнил Анчар, покачиваясь на стуле. – Сколько их?

– За

каждый в отдельности, что ли, будем пить? – обрадовался я.

Анчар задумался.

– Нет, нельзя. Вина не хватит.

И мы выпили разом за всю коробку.

Потом «посошок», потом «стремянную».

Потом я нетвердо пошел в кладовку. И забыл – зачем? Присел там на обломки серфера, погрустил немного, вспомнил – за раскладушкой.

Не стану я сегодня ложиться в свою постель, которая вся еще дышала Женькиным теплом.

Я вытащил раскладушку на террасу (с трудом, признаюсь) и застелил ее (тоже с проблемами). Анчар посидел рядом на ступеньках, с трубкой, думал. Наверное, вспоминал – за что еще мы забыли выпить. Хорошо, что не вспомнил. Право, хорошо.

– Спи, – сказал он. – Пусть тебе Женечка приснится.

Ага, согласился я молча, проваливаясь во тьму сна, – в крабовых бусах и в твоей кепке. И больше ни в чем…

Утром, «на свежую голову», я вытряхнул из амфоры кассету и прокрутил ее.

После оркестрового вступления в виде классической музыки (а то я знаю – какой?) – монотонный, бесцветный голос Мещерского, диктующего «завещание»: «Лист номер один. Полтора интервала. Три удара между колонками. Левое поле – четыре сантиметра. Колонка из восьми строк. Верхний ряд, слева направо – сорок четыре, двенадцать один…» и так далее.

Я терпеливо прослушал все десять листов этого бреда, стараясь понять, зачем это сделал Мещерский. Ясно же – не для себя. И почему нужна такая точность в размещении цифр на листе (кстати, он даже размер листа указал)?

На первый вопрос туманный ответ мне дала заключительная банальнейшая, но, видимо, выстраданная фраза: «Приходит время отвечать за ошибки и зло; единственный ответ – изменить то, что еще возможно исправить» – во загнул, почище Серого! Сразу видно: в твердом уме и светлой памяти. Стало быть, разбрасывал камни – теперь собирать спохватился.

Второй вопрос я Володе задам. Если, конечно, он не успеет выхватить пистолет и решить одним выстрелом все проблемы Серого.

Я вынул кассету, прошел в гостиную и воспользовался хозяйским музцентром «Сони» в личных целях – переписал для себя одну страницу мещерских надиктовок.

И наконец-то подумал о себе. С горечью и сожалением. Даже с сочувствием.

Теперь, когда я дал недвусмысленно понять, что шифровка практически в моих руках и что я не могу не догадываться о ее содержании; когда потребовал соблюдения правил игры: ты – мне, я – тебе; когда вывел из игры Мещерского и сделал «шах» его фигурой, – я загнал себя в угол, сосредоточил на своей персоне направление главного удара.

И пусть это случилось по моей же воле – никто теперь, стало быть, не даст за мое здоровье и дохлого сухого краба…