Вологодский конвой
Шрифт:
– Мы тоже хороши гуси.
– Серега Шаров дул, наверное, третью кружку чая.
– Связь-то наркомовскую прозевали.
– Выходит, теперь надо всех подряд, что ли, шмонать?
– вовсе растерялся Паша.
– И ваших, и наших? Где ж тогда правда-то?..
– Ты прав, Паша, - тогда ему, растерянному, и сказал я, особо не раздумывая, но, видно, пасеное-то
– Жизнь и в самом деле коротка, чтобы нам быть ничтожными.
– Надоело!
– треснул кулаком по столу Серега Шаров.
– Нытики хреновы! Все - давайте-ка еще по зоне покружим, а то скоро подъем. Или еще кто-то за нас будет горбатиться?
И он оглянулся на меня, сильный и насмешливый человек, все же поизмотавшийся к утру. И поморщился с едва заметной жалостью: мол, затейливые-то ребята недолговечны. Только привередничают на свою голову. И после весь остаток дежурства держался он в одиночестве. Лишь чаще курил. Да и остальные попритихли - понятное дело: не снова здорово. Тоже поустали.
А когда мы всем скопом двинулись в кабинет начальника сдавать дежурство, мне показалось, что у нас, одинаково хмурых и молчаливых, совершенно похожие лица - цвета повседневной шинели.
4
По-кошачьи мягко ступая по ковру, последним в кабинет вошел заместитель по режиму Грошев и сел напротив начальника: руки меж коленей, слегка пригнувшийся. И в других - дымчатых очках. Он поводил по сторонам головой, словно впервые видел собравшихся вместе с нами на планерку военнослужащих из войскового наряда. И весь доклад дежурного капитан выслушал без единого слова, но как только Соснин заговорил о ЧП, он заперебирал ногами подсобрался и приготовился. И без того было ясно, что все происшедшее хотел свалить на дежурного. Но вышло не так, как капитан Грошев загадывал. Не той получился масти козырь. В наступившей тишине все по команде замерли.
– Разве нельзя было обойтись без этого?
– выслушав дежурного, пошевелил начальник своими серо-черными, с завитушками к вискам бровями.
– На что ежедневные ориентировки? Что, никак нельзя было предвидеть
– Можно, - сунулся снова я из огня, да в полымя.
– Можно, - услышал я со стороны свой голос и встал.
– Если бы не то распоряжение, да еще самим поменьше глазами хлопать...
– Что-о-о-о?..
– изумленно трогал начальник свежевыбритые красные щеки, ничего пока не понимая и глядя по очереди на сидящих.
Но здесь действительно поперек батьки в пекло не лезли. Молчали да ждали.
– Василий Васильевич, - взял тогда без нужды начальник шариковую ручку, - объясните наконец, в чем тут дело! Введите в курс!
– Ничего серьезного, - сложив лодочкой ладоши, торопливо вмешался опешивший было Грошев.
– В общих чертах я уже все объяснил. Ну, поцарапал Паньков завхоза, так у них давние счеты. Это нам известно. С обоими уже побеседовано, тем более что потерпевшая сторона претензий не имеет. А с самим Паньковым тоже все ясно: ему теперь прямая дорога в БУР. Давно просился. А подробности я изложу отдельно - так целесообразнее... Из оперативных соображений.
Грошев, повернувшись в мою сторону, снял очки, и в его неподвижных зрачках я тотчас увидел себя маленьким и перевернутым кверху ногами. Как будто уже приговоренным и повешенным. Неужто вина моя не прощеная?
Но тут, спохватившись, зам по режиму быстро надел очки и торопливо попротирал их в дужках, как будто вновь подвинчивая свои невидимые винтики...
Пройдет день, и будет все та же песня: снова до обеда в отряде рот наопашку и язык наотмашку. И тогда хорошо бы всем нам чаще улыбаться друг другу своей самой лучшей улыбкой, хоть чуточку помогающей человеку сохранять его радости, его надежды, а значит, и его короткую, но неповторимую жизнь. А еще мне хотелось, чтобы сейчас дома было тепло и там ждала самая красивая девушка, когда-то при всех бесстрашно сказавшая, что любит только лишь меня одного...
И правда, мало ли о чем думает русский человек, когда ему хорошо.