Волосы Вероники
Шрифт:
— Вам небезразлично, кто будет директором института? — прямо в лоб задала она мне вопрос.
— Я думаю, моего мнения на этот счет никто не спросит, — ответил я.
— Видите ли, Георгий Иванович, поговаривают, что директором хотят назначить Гоголеву… — она испытующе посмотрела на меня. О моих разногласиях с Ольгой Вадимовной знали в отделе.
— Что ж, достойнейшая женщина, — без особого энтузиазма заметил я.
— Карьеристка, — безапелляционно заявила Грымзина. — Она вас со свету сживет, да и нам будет при ней несладко… — Евгения Валентиновна, доверительно глядя на меня, продолжала: — Я считаю, что на таком посту должен быть мужчина. Женщина
У Грымзиной мало было женского. Грузная, почти квадратная, с широким решительным лицом, жидкими белесыми волосами, она скорее походила на борца-тяжеловеса. И светлые глаза у нее были холодные и пустоватые. Сколько я ее помню, зимой она всегда носила толстой вязки свитера с широким воротом, а весной и осенью — черный кожаный пиджак, не застегивающийся на мощной груди. Заведующий отделом технической информации Великанов прозвал ее «Коняга». С его легкой руки Грымзину за глаза так и звали у нас.
Я с недоумением смотрел на Конягу, еще не догадываясь, куда она клонит. Та не стала дипломатничать. Жестикулируя короткой рукой с толстыми пальцами, она заявила:
— Мы решили послать в министерство заявление с решительным протестом против назначения директором Гоголевой.
— Кто это мы? — взглянул я на нее.
— Общественность, — весомо заявила Коняга и положила передо мной отпечатанные на машинке листы с несколькими неразборчивыми подписями.
Не читая, я брезгливо отодвинул бумажки. У меня издавна предубеждение против всяких заявлений, тем более кляузных. Если мне нужно было выразить свой протест по какому-либо поводу, я открыто говорил на собрании и в присутствии того человека, которого это касалось, случалось, выступал с критикой в многотиражке, но никаких заявлений никогда не подписывал, да ко мне и не обращались с подобными предложениями. Это в первый раз.
— А вам-то что за дело, кто будет директором института? — спросил я.
— Мнение общественности мне небезразлично.
— Я не буду подписывать вашу бумагу, — я по смотрел в пустоватые глаза Грымзиной. — И вам не советую заваривать эту кашу. А если энергию некуда девать, то… — я окинул взглядом солидную кипу иностранных брошюр и журналов на письменном столе, соображая, что бы такое ей дать попроще. — Вот, посмотрите любопытную брошюру Кэтрин и Питера Монтегю «Мир не бесконечен». Они утверждают, что если не принять срочные меры, то все живое на земле погибнет в результате растущего отравления биосферы…
— Вы еще наплачетесь, если директором паче чаяния будет Гоголева, — не слушая меня, ввернула Грымзина. — Только мы (она сделала ударение на слове «мы», по-видимому имея в виду себя) не допустим этого…
— Кого же вы хотите на этот пост? — не удержался и полюбопытствовал я.
— В нашем институте есть достойные люди, — ответила Коняга. — Не знаю, скоро ли погибнет все живое на земле, но мы уж точно задохнемся в той атмосфере, которую создаст в НИИ Гоголева.
— Насколько мне известно, она наоборот ратует за очищение атмосферы, — иронически заметил я.
— Вы еще не знаете ее, — сказала Грымзина, взяла брошюру и удалилась. Под ее тяжелой поступью заскри пели паркетины.
Глядя на захлопнувшуюся дверь — хотя Коняга и была недовольна моим отказом, дверь она затворила за собой довольно осторожно, — я раздумывал: чем же ей не угодила Гоголева? Все конфликтные вопросы, касающиеся отдела, разрешал лично я с заместителем директора. Может, по профсоюзной-линии они поцапались? В том, что «общественность» тут ни при чем, я был уверен. Грымзина и была «общественностью».
Вот уж поистине моська лает на слона!..
В буфете ко мне за столик подсел Великанов. Мы заказали по порции сосисок с гречневой кашей. Геннадий Андреевич взял бутылку лимонада. Вид у него был недовольный, будто он только что проснулся и встал не с той ноги. Поминутно снимал массивные в роговой оправе очки и протирал носовым платком. В это время небольшие добрые глаза его подслеповато мигали.
Великанов мне нравился. Умный, тактичный и дело свое знал досконально. Я часто к нему обращался за разными техническими справками. По образованию он инженер-физик, кандидат технических наук. Он всегда в курсе последних международных событий. И прогнозы его на предмет изменений политической обстановки в том или ином регионе мира чаще всего бывают верными.
Впрочем, сегодня он политики не касался.
— Вот какое дело, Георгий, — вытерев толстые губы бумажной салфеткой, поделился он со мной горестным известием. — Я написал реферат о новейших наших и зарубежных ЭВМ, используемых для прогнозирования нежелательных изменений в экологии, биосфере, атмосфере, понимаешь, поднял кучу материала, два месяца как проклятый занимался этим. Сам знаешь, как трудно заставить себя дома вечерами работать. Веришь, не выбрался ни разу за город на лыжную прогулку: все выходные просидел за письменным столом…
— Благодарное человечество не забудет тебя, — ввернул я.
— Забудет, Георгий, забудет, — даже не улыбнувшись, продолжал Великанов. — Дело в том, что наш покойный директор взял с собой в Америку мой реферат… Ты знаешь его привычку читать в самолетах деловые бумаги.
— Черновик-то сохранился?
— В том-то и дело, что нет, — сокрушенно вздохнул Геннадий Андреевич. — Я не успел даже перепечатать, отдал Егору Исаевичу свой единственный экземпляр.
Я искренне сочувствовал товарищу, по себе знаю, как трудно работать по вечерам: уже неделю, как я перевожу для издательства книгу американских физиков, исследующих нейтрино. Есть такая еще не до конца изученная частица в ядерной физике. Нейтрино — поразительная частица, почти неуловимая, она пронизывает земной шар, как воздух, проходит сквозь Солнце, любую планету Вселенной. Пролетают и сквозь нас нейтрино, но мы этого даже не чувствуем. В звездах Вселенной идут ядерные реакции, происходят бета-распады нейтронов с выходом нейтрино. Когда ученые научатся управлять нейтрино, мы сможем свободно заглядывать в толщу Земли, Солнца, даже самых отдаленных галактик Вселенной. Нейтрино — самая распространенная частица во Вселенной и пока самая неуловимая.
В технических переводах тоже есть своя прелесть: работая с текстом, узнаешь многое такое, что в другом случае наверняка прошло бы мимо тебя. В физических и химических формулах и законах существует своя гармония, я бы даже сказал — романтика. Как хорошо выразился об этом Леонардо да Винчи: «Никакой достоверности нет в науках там, где нельзя применить ни одной из математических наук, и в том, что не имеет связи с математикой. Всякая практика должна быть воздвигнута на хорошей теории. Наука — полководец, а практика — солдаты…»