Волосы Вероники
Шрифт:
Женщины занялись на кухне обедом, а мы с Оксаной ушли гулять. Предварительно я притащил две большие охапки дров и ведро угля для круглой печки. В небольшой комнате, очевидно кабинете, две стены были заняты книжными полками, у окна письменный стол, на свободной стене развешаны карты звездного неба. В углу — подзорная труба в круглом черном чехле из папье-маше.
Мороз был градусов пятнадцать, на крыше «Жигулей» искрился иней, посверкивали зеленые иголки на величественных соснах и елях. Я толкал перед собой сани, на которых сидела Оксана. Джек бежал впереди.
— Вон зеленая дача с башенкой! Там живет Гарик, у него боксер, так он дурак…
— Боксер? — улыбаюсь я.
— Да нет, Гарик! Не разрешает Бурану играть с Джеком.
— А кто такой Буран?
— Ну чего ты такой бестолковый? — удивляется Оксана. — Буран — это боксер.
— Ну, ладно, у Гарика есть боксер — дурак, — поддразниваю я ее.
Мне почему-то хочется ее рассердить, но это, оказывается, не так-то просто. Она терпеливо растолковывает:
— Боксер — умный, дурак — Гарик. Говорит, что наш Джек не компания Бурану. Джек — беспородная дворняжка, а у боксера две медали с выставки. Хоть у него и медали, а он прибегает к нам и играет с Джеком, когда потихоньку улизнет из дому.
— Умный боксер, — соглашаюсь я.
— Гарик тоже ничего… — задумчиво говорит Окса на. — У него одна нога короче.
— Почему?
— Он носит ботинок… орто…
— Ортопедический, — подсказываю я.
— Даже незаметно, что хромой.
Гора действительно довольно большая, но пологая. Мальчишки и девчонки катаются с нее на санках, лыжники проложили колею чуть в стороне, ближе к соснам. Я одной ногой становлюсь на длинный полоз, второй разгоняю сани, и вот мы с Оксаной летим с горы. Снег визжит, ветер завывает в ушах, а девочка весело смеется и кричит мне:
— Ты купишь мне мороженого?
Всю ее серьезность будто ветром сдуло.
— Горло заболит…
— Ты жадный, да? Как мой папа?
Это для меня новость! Я не знал, что ее папа скупердяй.
— Где его продают? На заливе? Пингвины или моржи? — отшучиваюсь я.
— У меня гланды вырезали, мне можно есть мороженого сколько захочу, — хвастается она. — А Гарику не разрешают, у него сразу ангина.
Назад в гору было подниматься долго и утомительно. Оксана слезла с саней, чтобы мне было легче. Мы еще раз с ветерком скатились и низом отправились в сторону станции за мороженым. Оксана сидела на санях и командовала, куда мне ехать. Показала мне еще одну дачу и рассказала, что сюда осенью забрались воры и украли книжки, а больше ничего не тронули.
— Ты веселый, — сказала Оксана и, помолчав, прибавила: — Папа со мной не катается на санках.
— Не бывает здесь? — не удержался и спросил я, в душе кляня себя за любопытство: не хватало еще у ребенка выпытывать про таинственного папу, о котором мне почти ничего не известно. Правда, теперь знаю, что он жадный.
— Папа в Москве, — сказала Оксана. — Он ездит на машине. — И после продолжительной паузы, будто для себя: — Смешно, чтобы мой папа катался на санках!
— Смешно?
— Мой папа начальник, —
— Как тебе сказать…
— У Гарика папа директор гастронома, — рассказы вает Оксана.
— Начальник, — соглашаюсь я.
— Гарик тоже любит мороженое, а его пичкают пирожными. Он толстый.
— Папа?
— И папа, и Гарик, и Буран.
— А мама?
— Мама у них худущая… У нее рак.
— Откуда ты все знаешь? — удивляюсь я.
— Мы же соседи, — невозмутимо отвечает Оксана.
Вдвоем нам с Вероникой в этом доме так и не выпало побыть. Когда вечером отправились с ней прогуляться, с нами увязалась Оксана, а за калиткой присоединился Джек. Он здесь жил на свободе, носился по участку, охранял дом, спать предпочитал в дровяном сарае на опилках.
— Ты понравился Оксанке, — сообщила Вероника, когда ее дочь вприпрыжку убежала с Джеком вперед. — Только, говорит, ты бестолковый…
— Это точно, — согласился я. — Какого черта, спрашивается, поехал сюда?
— Тебе здесь плохо, Георгий? — сбоку заглянула она мне в лицо.
— Могла бы предупредить, что мы тут будем не одни.
— Я тебя знаю, ты бы тогда не поехал.
— Хорошо еще, что твоего мужа здесь не застал, — усмехнулся я.
— Он знает, что у меня есть ты, — просто сказала она.
— Знает? — Я даже остановился.
— Две любви, дорогой, в одном сердце не помещаются, — вздохнула она. — Я его давно не люблю. Предлагала развестись, он не хочет.
— И что же? — тупо спросил я.
— Наверное, ему надо все это переварить в себе, — сказала она. — Он ведь тугодум.
— А ты переварила?
— Я жить с ним не буду… — голос ее был твердым. — Видишь ли, милый, я могу любить только одного мужчину.
— А я…
— Ты можешь любить всех женщин мира, — улыбнулась она. — У меня свои принципы, у тебя свои. — К чему мне все женщины мира?
— Когда есть я, да? — Она смеялась, и я не знал, шутит она или нет.
— Когда есть ты, — повторил я. И я не шутил.
Мы стояли на узкой тропинке и смотрели друг на друга. Далеко впереди что-то выговаривала Джеку Оксана, пес захлебывался от лая. На некоторых дачах зажглись огни, большинство же стояли меж заснеженных деревьев темные и молчаливые. Девственная снежная белизна, чуть разбавленная синими сумерками, расстилалась вокруг. Даже цепочки кошачьих следов не тянулись к покинутым до весны дачам. У толстых елей вокруг стволов рассыпаны чешуйки от шишек. Это белки поработали.
Я всматривался в ее глаза, казалось, смотревшие мне прямо в душу. Глаза были с искорками в глубине и немного грустные. Нежной, маленькой и беззащитной показалась мне на этой узкой снежной тропинке Вероника, хотя я уже на горьком опыте знал, что у нее характер ой-ей!
Она, оказывается, не раз видела меня на каменных ступеньках Думы и не подошла, тогда она еще для себя не решила, как ей быть. И только в Новый год ей наконец захотелось меня увидеть. Потом она была у мужа в Москве и все ему выложила. Далеко не каждая женщина способна на такое!