Волосы
Шрифт:
А потом узнали, что он в окружной банк наведал-. ся - заплатить проценты по закладной. И так каждый год, до самой смерти миссис Старнс. Вышло, что она и померла при нем. Он ведь каждый год там жил две недели прибирался и все чинил по хозяйству, чтобы ей без него не знать забот, а она то за честь почитала для него: она ведь его за ровню себе не держала, он против нее совсем из простых был. Потом померла и она. "Помни, что наказывала Софи, - говорила.
– Закладная. Мистер Старнс, когда мы свидимся, первым делом спросит про закладную".
Он похоронил и ее. И купил еще одно надгробие, чтобы ее уважить. Потом начал выплачивать основной капитал.
Это те парни, лоботрясы те, что дни напролет развлекаются расшибалочкой в клубном дворе, ждут не дождутся конца дня, когда девчонки - бедрами на ходу вихляют, духами от них так и разит, с хихань-ками да хаханьками повалят к киоску с газированной водой и на почту, - дали ему такую кличку. Они говорили, он сыщик, потому, видать, что на сыщика он меньше всего походил. Только они прозвали его Пинкертоном, и он так Пинкертоном и пробыл все те двенадцать лет, что простоял за креслом у Макси в Джефферсоне. Пинкертон рассказал Макси, что он родом из Алабамы.
– Из каких мест?
– говорит Макси.
– Алабама штат большой. Из Бирмингема?
– говорит Макси, потому что по Пинкертону видать, что он не из Бирмингема, откуда угодно в Алабаме, только не из Бирмингема.
– Да, - говорит Пинкертон.
– Из Бирмингема.
И так больше ничего из него не удалось вытянуть, пока я ненароком не увидел его у Макси в парикмахерской и не припомнил, что уже встречал его в Портерфилде.
– В Портерфилде?
– говорит Макси.
– У свояка моего парикмахерская там. Значит, ты работал в прошлом году в Портерфилде?
– Да, - говорит Пинкертон.
– Работал.
Макси мне и рассказал про блажь его с отпуском. Как Пинкертон ни за что не хотел брать отпуск летом, говорил: пусть ему дадут взамен две недели весной. Почему - не объяснил. Макси говорит: апрель время горячее, не до отпусков, тогда Пинкертон и предложи - поработаю у вас до апреля, а потом уйду. "Значит, хочешь от нас уйти?" Макси говорит, разговор тот вышел летом, уже после того, как миссис Берчетт в первый раз привела Сьюзен Рид в парикмахерскую.
– Нет, - говорит Пинкертон, - мне у вас нравится. Просто нужно весной уехать на две недели.
– По делам?
– говорит Макси.
– По делам, - говорит Пинкертон.
Макси в отпуск ездил к своему свояку в Портер-филд; небось брил там свояковых клиентов, скажем, как моряк в отпуск на гребной лодке по пруду катается. Свояк ему и рассказал, что Пинкертон работал у него, до апреля не брал
– И от тебя он уйдет таким же манером, - говорит свояк.
– Он в парикмахерских - и в Боливаре, что в Теннесси, и во Флоренции, что в Алабаме, работал по году и так же уходил из них. И к тебе не вернется. Вот увидишь.
Макси говорит, вернулся он домой, приступился к Пинкертону и выведал у него, что тот проработал по году не то в шести, не то в восьми городах Алабамы, Теннесси и Миссисипи.
– Что же ты уходил отовсюду?
– Макси говорит.
– Парикмахер ты хороший, а уж детский парикмахер просто лучше не бывает. Чего же ты уходил?
– Да так, осматривался, - говорит Пинкертон.
Приходит апрель, и он берет свои две недели. Побрился, уложил свой картонный чемодан и сел в поезд, что шел на север.
– Небось погостить едешь?
– говорит Макси.
– Проветриться поеду, - говорит Пинкертон.
И уехал, в том же диагоналевом костюме и в черной бабочке. А два-дня спустя - Макси мне рассказывал - стало известно, что Пинкертон деньги, скопленные за год, забрал из банка. Поселился он у миссис Кауэн, все больше в церкви время проводил, а денег вовсе не тратил. Не курил даже. Так что и Макси, и Мэтт, да небось и все в Джефферсоне думали, что он целый год крепится, а в отпуск дает жизни в мемфисских бардаках. Митч Юинг, железнодорожный экспедитор, тоже жил у миссис Кауэн. Так он рассказывал, что Пинкертон купил билет только до узловой станции. "А оттуда - хочешь в Мемфис, хочешь - в Бирмингем, а хочешь - в Новый Орлеан", - говорит Митч.
– Так или иначе, только от нас он уехал, - говорит Макси.
– И помяните мое слово: больше мы его здесь не увидим.
С тем и разошлись. И вот кончились те две недели, а на пятнадцатый день Пинкертон в обычный час входит в парикмахерскую, будто и не уезжал вовсе, снимает пиджак и давай бритвы править. А где был, никому не рассказал. Проветриться ездил - и все тут.
Случалось, меня так и подмывало сказать им. Как ни приеду в Джефферсон, он в парикмахерской, за креслом. Лицом не постарел и не изменился ничуть, все равно как волосы этой девчонки, Сьюзен Рид, не менялись, чем бы она их ни мазала и ни красила. Кончится у него отпуск, опять он тут как тут откладывает деньги на другой год, ходит по воскресеньям в церковь, держит кулек мятных конфет для детей, что у него стриглись, пока не приходит время укладывать тот картонный чемодан, брать из банка годовые сбережения и возвращаться в Дивижен - платить по закладной и прибираться в доме.
Бывало и так, что я приеду в Джефферсон, а он уже уехал, и тогда Макси мне рассказывает, как он стрижет эту девчонку, Сьюзен Рид, волосы ей все подравнивает, подравнивает и зеркало держит так, чтобы ей затылок был виден, прямо как актрисе.
– Денег он с нее не берет, - Мэтт Фокс говорит, - четвертак в кассу выкладывает из своего кармана.
– Что ж, его дело, - Макси говорит.
– Мне подавай мой четвертак. А кто его в кассу кладет, мне дела нет.
Лет эдак через пять я, может, сказал бы: "А может, ей такая цена". Потому - доигралась она. Так, во всяком случае, в городе говорили. Правду говорили или нет, не знаю: ведь сплетни о девчонках да о бабах пускают по злобе и из зависти те, кто и сам бы не прочь, да трусят согрешить, и те, кто бы рад, да не с кем. Только он уехал в апреле, а по городу пополз слух, мол, доигралась наконец - влипла, напилась скипидару и слегла.