Волшебная дорога (сборник)
Шрифт:
И когда дядя Антон шел на работу в темноте, в густом и смутном утреннем мире, он вспомнил молодую девушку, крикливую и своевольную, девушку, которая плакала так, что, слыша ее плач, уже не хотелось жить, девушку, которая смеялась так, что хотелось броситься в реку — плыть и плыть, драться, сделать что-нибудь необыкновенное, убить кого-нибудь или спасти, броситься с горы в море.
Девушка эта стала его женой, и теперь она была старуха, сумрачная, седая, и от прежнего осталось имя «Наташа» да характер своевольный и несправедливый.
Дядя Антон вернулся. Старуха
— Наташа, — сказал он ей, словно хотел возвратить прошлое, — Наташа.
Прошло пять лет. Где были лиственницы и кедровый стланец, где были красные мхи, — стоял город. Дикие птицы полюбили человека и поселились у него под крышей.
Зверь сказал зверю: «Не ходи туда, там город».
Посреди города был парк. Дядя Антон, а также все жители города и их знакомые в других местах знали, что второго такого парка не было и нет ни в одном городе на земле. Парк был самая дикая тайга, не огороженная и не испорченная скамейками, постройками и украшениями. И утром рано зимой на улицах города можно было увидеть заячьи, а также следы других зверей, прибежавших из тайги в парк взглянуть на старое место.
В том небольшом городе в лесу стоял театр: из окон театра был виден залив Уркт, дикие деревья и белки, прыгающие с ветки на ветку. В театр в качестве зрителей и дорогих гостей приезжали гиляки из далеких стойбищ на собаках. Они приезжали в театр посмотреть на чужую жизнь, порадоваться, посмеяться и похлопать ей. Втайне гилякам самим хотелось взойти на сцену, поиграть там, показать городским людям свою жизнь и попросить, чтобы они похлопали ей. Но гиляки стыдились и не решались. В городе собаки лаяли на собак, встречая лаем гостей. Гиляки оставляли своих собак у крыльца и сами шли в дома — пить чай и знакомиться.
Во дворах летом ходили куры и несли яйца. Петухи кричали по утрам. За городом были расположены огороды, на грядах росли кое-какие овощи, и одному не старому еще человеку даже удалось вырастить в здешних местах арбуз величиной с детскую голову, и дядя Антон выпросил этот арбуз, чтобы показать его старухе. Но старуха далее не рассмеялась. Контракт дяди Антона кончился, и она ждала того часа, когда они сядут на пароход и будут смотреть, как станет уменьшаться на глазах этот край, пока не исчезнет совсем и не появится другое, высокое небо, и старуха увидит своих старых знакомых, заплачет и станет рассказывать им, как она жила со стариком в зимнем месте, как они мерзли и как бедовали.
Был день летний и не по-здешнему солнечный. В заливе возле Москаль-во стоял пароход «Орочон» и ждал пассажиров.
В Охе к дому дачного вида, уютному и чистенькому, подошел дядя Антон со старухой. Возле домика уже лежали их вещи. Чистенький домик был охинский вокзал.
У вокзала собралось много народа провожать дядю Антона с супругой. Было много сказано слов и выпито водки в буфете. Перед отходом поезда пришли школьники — пионеры, принесли цветы и спели песню.
Дядя Антон стоял у окна и плакал тихо, по-стариковски. Старуха сидела сумрачно с вещами и строго
Поезд шел по диким местам, покачиваясь; паровоз своим криком пугал зайцев и птиц. Дяде Антону надоело сидеть молча. Он подошел к соседям и спросил:
— Дорогу замечаете?
— Какую дорогу?
— По которой едете.
— Замечаем.
— Дорогу-то эту я строил. Старуха — и та принимала участие. Нам помогала.
И он начал рассказывать о том, как проводили дорогу от Охи в Москаль-во, где дорога кончалась.
— Есть о чем говорить, — заметил рыжий человек, по виду кооператор, вся дорога-то сорок километров.
Дядя Антон, огорченный, замолчал: о чем говорить с пустым человеком? Каждый мог видеть сам, как было трудно строить в этих местах, каждый гвоздь приходилось везти вокруг света. Да и убеждать уже было поздно — приехали.
Старуха торопилась, бежала, задыхаясь, и боялась: ей казалось, что пароход уйдет без нее.
Когда «Орочон» снялся с якоря, был закат: и море, и небо, и домики на берегу были розовыми, и розовым был лес, а плавни были розоватые и живые. Но старуха глядела на все строго, как на постороннее, и таким же взглядом она проводила Золотой Рог и встретила Байкал, висевший между гор, и поглядела на Свердловск, на станцию Буй и на другие станции и полустанки.
В старом городе на Кавказе, где у старухи было много родственников и знакомых, никто не был ей рад. Соседи из вежливости слушали, но слушали невнимательно, и каждый думал о своем и близком.
Старуха не нашла ни в городе, ни в доме того уюта, которого она достигла там, на Сахалине. И даже небо, высокое и прекрасное, было намного хуже охинского неба, всегда предвещавшего то ветер, то снег. Старуха сказала об этом старику. Антон не стал ее ругать. Его тянуло обратно в Оху, но он знал, что старухе в ее годы уже не выдержать большой и трудной дороги, что она может умереть в поезде или на пароходе.
И они стали жить, часто вспоминая об Охе. Они получали оттуда письма, и Оха — край, который они строили и полюбили, — была в их словах, в их мыслях каждодневно, и оттого им казалось, что она близко.
Волшебная дорога
— Милый мой, — сказал дядя, — в этой комнате необыкновенное окно. Но я тебе не советую смотреть в него слишком часто.
Дядя, веселый загадочный старик, немножко похожий на Жюля Верна, открыл дверь, и я оказался в комнате с необычайно светлым и синим, как речная струя, окном.
На столе лежала книга. Название книги показалось мне странным: «Чья-то жизнь».
— Чья жизнь? — спросил я дядю.
— Твоя.
— Моя?
— Да. Твоя. Ты скоро в этом убедишься.
— А как моя жизнь могла попасть в эту книгу?
— Потерпи, — сказал дядя. — Через несколько дней узнаешь.
Я посмотрел в окно. За окном стоял лес.
Через несколько минут я снова посмотрел в окно, леса уже не было. Вместо леса лениво лежала гора, а перед горой текла речка.
— Куда исчез лес? — спросил я дядю. — И откуда появилась гора? Ее ведь здесь не было.