Волшебная сказка Нью-Йорка

Данливи Джеймс Патрик

Продуваемый ветром каньон Парк-авеню. Наперерез по зимнему городу. Холод асфальта под подошвами. Швейцары, потирающие руки, постукивающие каблуком о каблук, бросающие взгляды вверх-вниз по улице. Начинающийся снегопад. Похоже на первую мою зиму в Дублине. Когда небеса месяцами так и оставались серыми. И я купил плотные шерстяные одеяла, пахнувшие овцами.

Кристиан, погрузив руки в карманы, едет пустой подземкой на северо-запад. Снова в тени музея. Шагая вдоль каменных зданий. В одном из которых мне предстоит пережить эту ночь.

Музыка, долетающая из-за двери с табличкой под целлофаном. Тусклый свет в прихожей, запах мастики. Пыль в носу. Орущий голос. Заткнулся.

Надо войти в эту дверь и заснуть. Раздвигаю тяжелые красные шторы, чтобы меня разбудил утренний свет. Снег несется под уличным фонарем. Чужой дом кажется в большей мере своим, если в нем полно

незнакомцев. Элен, я не привел бы тебя в комнату вроде этой. В ней мне начинает казаться, будто я ввергаю тебя в нищету, потому что ты в подобных местах никогда не бывала. Тебе больше шли ванные комнаты с блестящими вешалками и горячими полотенцами. Не этот пластиковый хлам. Не может быть, чтобы она была в студии, пока мы разговаривали с Вайном. Мы бы так разговаривать не могли. Но так мы и разговаривали. Будто о пирогах, персиках, яйцах. Элен не пирог, не персик и не яйцо. Она моя. Забери ее оттуда. Ушла. Туда, где она всего ко мне ближе. Спит, лежа поверх моего мозга. Она ходила со мной по всему кораблю, когда мне стало невмоготу выносить, как они пялятся и шепчутся, где бы я ни появился. Наш стол в середине столовой. Все они думали о дне, когда им представится радостная возможность покрасоваться в бумажных шляпах и с шариками в руках, а Элен сидела за столиком и плакала, розовый носовой платок торчал из рукава, бисер, как упавшие с лица крохотные капли, и никто из них больше ни разу тебя не увидел. Они даже приходили к моей каюте, когда ты умерла, послушать, плачу я или нет. И стюард, который сказал, что они не станут тебя обмывать. Всунул загорелую рожу в дверь и тихо прикрыл ее, увидев меня распростертым на койке. А перед тобою он дверь просто захлопнул. Оба мы были совершенно беспомощны, ни сказать ничего не могли, ни сделать. Я держал в кулаке три доллара и смотрел, как его загорелая лапа поднимается, втягивает их и тихонечко затворяет дверь. Официант, наполнявший наши тарелки едой, которая нам была не нужна, подошедший на второй день, чтобы сказать, ваша жена совсем ничего не ест, и я ответил нет. А в завтрак опять подошел и сказал, что он извиняется, не его дело, конечно, просто метрдотель ему велел, вот, он принес тарелку с семгой. Старался держаться как можно дальше от меня, до последнего завтрака, только тогда подошел, надеясь на чаевые, и спросил, может, я беженец. Я вышел наружу и, ухватившись за поручни, смотрел на чужой плоский берег с хрупкими белыми пальцами в небе. В этой каюте, Элен, где ты испустила дух, там мне приходилось лежать по ночам между бессонными простынями, без тебя.

Тьмою полноМое горе

3

Звук лопаты, скребущей на улице снег. Судно свистит на реке. Звон и уханье в трубах, идущих вдоль стен. Порывистый ветер снаружи, от которого пляшут стекла. Стук в дверь.

— Мистер Кристиан, там к вам мужчина пришел.

— Пожалуйста, скажите ему, что я сейчас выйду.

Кристиан смотрит сверху на улицу. Мужчина в темном пиджаке, зеленая рубашка, черный галстук. Лысеющая голова без шляпы, седые пряди волос. Длинный черный автомобиль. За мной приехал. Не могу заставлять его ждать. Не могу помешать им зарыть тебя в землю, покрытую снегом.

В дверях миссис Гроц, сгорбленная, пар от дыхания в холодном воздухе, потирает руки. Наблюдая, как Кристиан, миновав ее, сходится с водителем на ступенях крыльца. Торжественным мягким голосом, водружая черную фуражку на голову.

— Вы мистер Кристиан. Я из Погребального дома Вайна.

— Простите, что заставил вас ждать.

Гроц выставляет ногу в шлепанце чуть ли не в снег. Пытаясь расслышать получше. Выпучивается, открывает рот.

— Эй, в чем дело. Кого покалечило. У вас неприятности. Вы похоронщик.

Кристиан, остановившись, поворачивается. Плотнее натягивает перчатки. Снизу вверх смотрит на миссис Гроц.

— Моя жена.

— В чем дело, вы разве женаты. Где ваша жена. Что такое с вашей женой.

— Она умерла.

— Мистер. Ох, мистер.

Впереди парк, катальная горка в бархатистом снегу. Все такое белое, рождественское. Птицы принимают снежные ванны. Снегоочистители сгребают все в кучи, ленты транспортеров переливают в грузовики. У меня нет черного галстука. Но вполне подойдет и зеленый, мистер Вайн. Люди, мимо которых мы проезжаем, провожают взглядами дорогую машину.

— Вам удобно, мистер Кристиан.

— Да, спасибо.

— Вот, раскидывают соль целыми лопатами. А потом, как снег подтает, она с покрышек

передней машины летит тебе в стекло. Проблема. Поневоле подумаешь, знают ведь, что каждый год снег валит, могли бы и придумать чего.

— Да.

Утреннее солнце сверкает в прорезях поперечных улиц, ложится тенями в парке. Эти высокие отели. В которые входят стройные женщины. Туда, где мягко горят светильники. И все боятся друг друга. И еще, может быть, мистера Вайна с его персональным подходом.

Зеленая неоновая вывеска. Похоронное бюро Вайна. Все зовут его домом. Перед фасадом стоит грузовик управления по уборке мусора. Какие-то оборванцы мечут в него снег. Мистер Вайн машет рукой. Лицо у него какое-то красное.

— С добрым утром, мистер Кристиан. Пришлось сказать этим людям, чтобы убрали отсюда свой мусоровоз. Пожалуйста, сюда, мистер Кристиан.

Вайн толкает дверь. Крепко стискивает ладонь, покачивает головой, трясет руку. Будто воду из ушей вытрясает после купания. Наконец, кивком указывает, куда идти.

— Я выбрал мою любимую музыку, мистер Кристиан. Ваша супруга прекрасна. Она ожидает вас. Наша мисс Мускус в вашем распоряжении. А если понадоблюсь я, вы просто нажмите вот эту кнопку. Все в порядке.

— Да.

Молодая женщина выступает из тени. Не могу взглянуть ей в лицо. Вижу лишь стройную лодыжку и голень. И слышу ее сочувственный голос.

— Я Элейн Мускус, ассистент мистера Вайна. Позвольте ваше пальто.

— Я, пожалуй, останусь в нем. Пока.

— Музыку еще не включили. И если вам что-то понадобится, все что угодно, я здесь для того, чтобы вам помочь.

— Спасибо.

В комнате сумрак. Окна на улицу задернуты шторами. Зеленый свет теплится за стеклом. Мерцающий черный гроб. Пьедестал, венок, освещенный зеленым. «Моей Элен» выведено крохотными белыми головками ландышей. Столик с Библией. По стенке стулья для скорбящих. Даже мои цветы подсвечены. Деньги, наверное, лопатой гребет. Хорошо, хоть гроб черный. Окажись он зеленым, я бы не вынес. Ну, иди, преклони колени. Как мягко, и мне не видно тебя. Вижу лишь вершинки костяшек на руках. Тебе не пришлось пожимать руку Вайну, мою он чуть не сломал. Если бы ты пошевелилась, ты не смогла бы сесть в этом стеклянном ящике. Прости, мне не хватает храбрости взглянуть на тебя. Потому что тогда я бы запомнил тебя мертвой навеки. Чем и кончает всякая плоть и всякая кровь. Детей у нас не было. Ты не оставила ничего, кроме боли и тоски по тебе. А я не хотел расходов, ребенок ведь стоит денег. Я и с лишним пенни боялся расстаться. Единственная причина. Да, знаю, ты умоляла меня, а я всегда отвечал давай подождем. И мы ждали. Гроб такой гладкий. Смешно, я провел рукою по дну, проверяя, не прилепил ли там кто жвачку. Вайн никогда бы такого не допустил. И хотя он наверняка тронутый, он даровал мне утешение, потому что я знаю, никто над тобой не смеется и не отпускает шуточек по поводу смерти. Приходится опускать голову, чтобы ненароком не взглянуть на тебя. Думал, что заплачу, и не могу. Элен, мне хочется, чтобы мы отличались от всех остальных. Меня раздирает вопль, обращенный к чему-то, создавшему нас такими, какие мы есть. Оба мы ничего не значим. На корабле ты сказала, что пойдешь приляжешь в каюте. Те первые американцы, с которыми ты познакомилась, попросту изнурили тебя. А я так гордился, что везу тебя к себе на родину. Хотел, чтобы они тебе понравились. И даже после, когда тебя не стало, я не желал, чтобы кто-либо подходил и трогал меня за руку или похлопывал по спине, говоря, мне очень жаль, что так получилось с вашей женой, крепитесь или там что-то еще, — только они. Я хотел, чтобы кто-то проявил хоть какое-то сочувствие. Какое угодно. Но ни единая душа на этом клятом корабле и близко ко мне не подошла, разве что за деньгами. И ты каждую секунду уходишь все дальше. Вырыли яму с отвесными стенами и не успеет стемнеть, как тебя засыплют землей. Я часто желал тебе смерти. Хотел получить свободу. То были черные помыслы гнева. Но они не покидали моей головы. Надо подняться. Глянуть в окно.

Беззвучно ступая по полу. Раздвигаю плотные шторы. Улица, залитая светом позднего утра. И согбенные холодом люди. Напротив магазин, «Марри. Дешево и сердито». Вайн сказал, когда будете готовы, нажмите кнопку. Взял ли он обычную помаду, чтобы подвести тебе губы. Или черпнул из баночки, из которой они берут помаду для всех. Для всех разновидностей губ. Обращая их в губы одной разновидности, блестящие, без морщинок, красные, перезревшие. У Вайна торчал из кармашка зеленый платок. Чего он так взъелся на этот цвет. Жизнь его, надо думать, состоит большей частью из шепота, покачивания головой, потирания ладоней и четырех слов: мы позаботимся обо всем.